ГРМ и ось мировой истории

Наверное почти каждый современный более-менее образованный человек в студенчестве знакомится хотя бы поверхностно с концепцией так называемого осевого времени. В свое время эта концепция мне приглянулась, и с прицелом на далекое будущее я купил книжку Карла Ясперса. Далекое будущее наступило несколько недель назад, и я ознакомился с этим теперь уже букинистическим изданием прошлого века поближе.

Мне представляется, что за тем, что было эмпирически найдено Ясперсом в виде оси мировой истории стоят брамфатурного масштаба метаисторические процессы. Вот, что он пишет на первых страницах своего труда «Смысл и назначение истории»:

«В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда; в философии — в Индии, как и в Китае,— были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки — Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции — это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга.»

Действительно, на этот факт каждый мыслящий обращал внимание, и наверняка каждому приходила в голову мысль, что такое совпадение - вряд ли результат чистой случайности.

Вот еще одна цитата из того же труда:

«На Западе философия истории возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина до Гегеля эта вера видела поступь Бога в истории. Моменты божественного откровения знаменуют собой решительные повороты в потоке событий. Так, еще Гегель говорил: весь исторический процесс движется к Христу и идет от него. Явление Сына Божьего есть ось мировой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры мировой истории служит наше летосчисление.

Между тем христианская вера — это лишь одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подобное понимание мировой истории представляется убедительным лишь верующему христианину. Более того, и на Западе христианин не связывает свое эмпирическое постижение истории с этой верой. Догмат веры не является для него тезисом эмпирического истолкования действительного исторического процесса. И для христианина священная история отделяется по своему смысловому значению от светской истории. И верующий христианин мог подвергнуть анализу самую христианскую традицию, как любой другой эмпирический объект.

Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически, как факт, значимый для всех людей, в том числе и для христиан.»

Исследуя историю, Ясперс совершенно прав в своем отказе видеть ее ось в Христе. Метаисторик же отказаться от этого не может; миссия Христа в Палестине для него, безусловно, - центральный момент. Но все же и ясперовская ось энрофной истории, как мне кажется, не может оставить его равнодушной. Снова приходится прибегнуть к цитате. На этот раз из «Розы Мира»:

«Народ, культура, страна, долженствовавшие стать ареной жизни Христа, определились, конечно, не сразу. Как необходимое условие нужен был чёткий монотеизм, исповедуемый не единицами, а воспринятый уже массой народа. Без этого отсутствовала бы психологическая почва, необходимая для откровения Бога-Сына» (Кн. VI, гл. 2)

Отсюда следует, что миссии Христа должна была предшествовать достаточно длительная и основательная подготовка. Мое утверждение состоит в том, что так называемое освевое время по сути и явилось этой подготовкой. И уж конечно, рассмотрение осевого времени не может обойтись без моих любимых греко-римлян, которые, ведомые своим демиургом, соборной душой и величественным Олимпом, в этой подготовке принимали самое живое и деятельное участие.

Но прежде чем детальнее перейти непосредственно к осевому времени мне бы хотелось быстро взглянуть на предлагаемую Ясперсом схему мировой истории. Согласно этой схеме, в истории можно выделить четыре этапа:

1. Доистория или «прометеевская эпоха»: от появления человека как биологического вида до первых письменных источников

2. Великие культуры древности: Египет, Месопотамия, Индия, Китай

3. Осевое время

4. Век науки и техники

Последнюю эпоху, современную нам, он считает во многом аналогичной первой: человек создает вокруг себя принципиально новую жизненную среду. И, по его мнению, эта эпоха должна перейти к аналогу великих культур древности, но уже общечеловеческому, а затем к новому осевому времени (ну чем не Роза Мира?).

Обращает на себя внимание и наличие ясной метаисторической предпосылки у относительно одновременного появления великих культур древности. Это упоминаемое в «Розе Мира» первое воплощение Планетарного Логоса в Энрофе:

«Там Он был великим учителем. Однако человечество ещё не было готово принять духовность, низливавшуюся через воплощённый Логос. Было основано лишь глубокое и чистейшее эзотерическое учение, брошены первые семена, перенесённые ветрами истории на почву других стран и культур: в Индию, Египет, Китай, Иран, Вавилонию.» (Кн. VI, гл. 2)

Таким образом, приходится признать, что вся концепция Ясперса очень и очень созвучна розамировской метаистории.

Итак, вернемся теперь к осевому времени. Основной задачей сил Света в этот период, как уже упоминалось, было внедрение в массовое сознание одной из энрофных культур монотеистической идеи. Как мы знаем, первая такая попытка, земным осуществителем которой был Эхнатон, как мы знаем, провалилась. По ясперовской терминологии эта попытка делалась в рамках еще доосевой культуры.

Неудача Эхнатона, по-видимому, поставила перед силами Света задачу инициирования того, что открылось нам в истории как осевое время. Духовный прорыв должен был быть глобальным: это, во-первых, увеличивало вероятность достижения желаемой цели, во-вторых, облегчало распространение идей, приносимых в Энроф воплощающимся Христом. Первым шагом, предваряющим осевое время, было низлияние сил Мировой Женственности в Шаданакар. Та, что стала в последствие Богоматерью, живет в это время в Вавилонии.

Далее, Ясперс называет несколько народов, соврешивших прорыв в осевое время: китаийцы, индийцы, иранцы, иудеи и греки. Эти народы находились под сенью известных нам метакультур. Причем, из этих метакультур только индийская и китайская существуют до осевого времени. Остальные, в том числе и ГРМ, возникают вместе с ним.

Далее следует самое важное. В осевое время возникают известные нам и по сей день религии: зороастризм, буддизм, иудаизм. Осевое время в метаисторическом плане – не только время образования нескольких новых метакультур, но так же и время массового формирования трансмифов, надметакультурных реальностей. По-видимому, только индуистский трансмиф существовал уже ранее и только Небесный Иерусалим был построен уже как следствие того духовного прорыва, который Ясперсом был обозначен как осевое время.

Мне представляется, что почти все из перечисленных Ясперсом народов изначально «претендовали» на миссию Христа. На обочине процесса явно оказался Китай. Там не удалось создать трансмифа. Совершенным исключением была ГРМ. Там не только не возникло трансмифа. Несмотря на все духовные достижения эллинов, наиболее глубокое их откровение (данное, как мне кажется, Сократу и его ученику Платону), нельзя и заподозрить в намерении внедрить в сознание масс некий новый религиозный культ. Только комедиографы карикатурно рисовали Сократа отрицающим традиционных эллинских богов и проповедающим новую веру в облака.

Стало быть, задача тут была изначально совершенно иной. Рискну предположить, что где бы ни удалось воплотиться Спасителю, в Его сознании уже были планы садов и городов Рая и Эдема, метачертежи замков Монсальвата и, возможно даже, белокаменных кремлей Небесной России. Во всяком случае, Планетарный Логос не мог не планировать распространение Своего учения на север и запад, а сделать это можно было только через новую метакультуру, что нашла бы свое выражение в Энрофе в сильной империи греко-римлян.

Что призвано служить Свету не может избежать нападок Тьмы: ГРМ была по крайней мере дважды в смертельной опасности. Первый раз во время персидского нашествия, когда опасность угрожала самому сердцу Эллады. Уицраор Ирана, Ариман, тот, что не дал полностью и вовремя излиться своему трансмифу в русло земного зороастризма, которого демиурги едва сдерживали от гонений на еврейство, простер свое щупальце к эгейским берегам. Ценой колоссального напряжения усилий Аполлона и Олимпа, это щупальце удалось отбросить не только от Балкан, но и на время от греческих колоний в Малой Азии. Второй раз очень серьезно ГРМ угрожал уицраор Карфагена. Однако тут он встретил уже серьезного и равного по метаисторической сути противника в лице Форсуфа.

Форсуфы вообще сыграли огромную роль в метаистории. Благодаря им ГРМ, освободив, Иранскую метакультуру от чрезмерно агрессивного Аримана, простерла свой затомис как никогда далеко на Восток. Исторически это выразилось в таком интереснейшем и оказавшим большое влияние на последующие эпохи явлении как греко-буддизм: некоторые эллины стали подниматься в Нирвану. Позднее, Форсуфами было создано единое средиземноморское пространство, где была выпестована и передана младшим метакультурам христианская церковь.

Я не оправдываю творимого Форсуфами зла. Они, как и Жругры, и любые другие уицраоры, в сущности, хоть и необходимые на данном метаисторическом этапе, но все же исчадья ада. Тем не менее, Форсуфы, инспирируемые демиургом, впервые дали возможность человеку одной культуры почувствовать глобальный мир, прелесть разнообразия метакультур, пощупать кончиками пальцев все наиважнейшие точки мировой исторической оси: от откровений Вед, Будды и Заратустры через иерусалимский Храм к рощам у платоновской Академии.

Завет Килленийца

Вопрос о совместимости гения и злодейства, столь остро стоявший в свое время перед ведущими умами христианских культур, совершенно не стоит в античности. Уже очень древним эллинам, которые и эллинами-то себя наверное еще не называли, было ясно, что связь между творческой и нравственной стороной души очень слабая. Пожалуй впервые греко-римская метакультура встречается с настоящим гением в лице Дедала. И что же мы видим? Свою блестящую «карьеру» он начинает с того, что убивает более талантливого племянника: прямо-таки, история Моцарта и Сальери. Интересно, однако, то, что Дедал не был обожествлен. Никто и никогда не поклонялся ему, не приносил ему жертв. Вероятно, все-таки, было осознано, что воздаяние за совершенное зло, которого он избегнул в Энрофе, убежав от суда в Афинах, настигло его после смерти, и он оказался пленником Аида.

Убийц, да еще действующих из столь гнусных побуждений, как Дедал, конечно немного. Однако, стоит помнить о том, что каждый из нас творит зло. Даже те, кто не отягощен крупными преступлениями, наверняка имеют в душах темные уголки. Те, у кого этих уголков почти не осталось, творят зло невольно: почти при каждом шаге, совершаемом человеком, гибнут живые существа. Но с другой стороны, не совершать этих шагов, вести растительный образ жизни человеку тоже не подобает, ибо решать задачу просветления материальности Энрофа, не передвигаясь, нельзя. Весь вопрос, конечно, в соразмерности.

Продолжая выстраивать картинку Олимпа, я натыкаюсь на человекодуха, который выработал и внушил эллинам эту соразмерность. Он – вестник богов и сам же один из двенадцати олимпийцев, покровитель торговцев и путешественников, сын великого Зевса и прекрасной нимфы Майи, Гермес. Его учение было открыто автору третьего гомеровского гимна, в котором оно изложено с легкостью фольклорной притчи.

Начинается этот гимн с рождения Гермеса в пещере на горе Киллене. Едва родившись, маленький Гермес совершает значительный творческий акт: он изобретает главнейший музыкальный инструмент античности – кифару, и под ее аккомпанимент восславляет бессмертных родителей.

Далее, он совершает явное зло: используя массу ухищрений, он похищает священных коров Аполлона и в течение одной ночи почти никем не замеченный перегоняет стадо не много ни мало из Пиерии на Пелопоннесс, к берегам реки Алфей. При этом интересна мотивация Гермеса: «И мясца ему вдруг захотелось,» - говорит поэт. Никакого намека на глубокую корысть, никаких признаков зависти. Гермес совершил это похищение так, как каждый из нас ступает по земле: легко и непринужденно и будто бы почти не сознавая своей вины.

Дальше в дело вступает Аполлон. Дальновержец недосчитывается коров, и пускается на поиски похитителя. По описанию одного старика, все же видевшего Гермеса, он догадывается о том, кто похититель, и прийдя в пещеру Майи, устраивает настоящий обыск. Поскольку прямых улик у Аполлона нет, Гермес всячески отпирается. Дело решает на Олимпе Зевс: умиляясь защитительной речи Гермеса, он повелевает обоим идти на поиски коров. Гермес приводит Аполлона к загону на берегах Алфея, передает стадо, а чтобы загладить вину, достает кифару, и начинает на ней играть, а затем и вовсе передает кифару восхищенному Аполлону.

С этих пор Аполлон и Гермес на веки друзья. Однако самое главное случается дальше: у друзей есть взаимные просьбы. Летоид просит Гермеса не посягать своим воровским искусством на его, Аполлона имущество. Гермес покорно соглашается, но просит взамен научить его прорицаниям, на что Аполлон отвечает решительным отказом, ссылаясь на волю Зевса, который только ему одному открыл способ вещать людям свою царственную волю. Гермес и тут вынужден согласиться.

Что же открыл людям Гермес в этой притче? Я бы расставил символы следующим образом. Кифара – это символ человеческого творения. Похищение коров – образ повседневности, повседневно, невольно творимого зла. Передача кифары Аполлону означает обращение своего творения к использованию исключительно в интересах сил света. Это – главный залог прощения совершаемого в суете мелкого злодеяния. Однако важно при этом даже этим мелким злодеянием не посягать на имущество бога, чтить святыню, иными словами. И самое главное - в этом смысл запрета Гермесу на прорицание – не вторгаться с профанными понятиями в Божественные сферы.

Итак, завет Гемеса можно окончательно переформулировать в трех заповедях:

• Твори во имя Света

• Чти святыни

• Не снижай Божественного

Много это или мало по сравнению с десятью заповедями Моисея? Трудно сказать, это тот случай, когда отнюдь не все измеряется числом. Это были два параллельных мира, две метакультуры, и перед каждой задачи стояли свои, но цель была общей. И, взращивая в людях идеалы именно своего завета, и стал Гермес истинным вестником (во вполне розамировском понимании этого слова) олимпийских богов, посредником между суетным, энрофным человеческим миром и надстоящей над ним небесной страной.

О титанах

Итак, титаны. У эллинов – порождения Урана и Геи, в «Розе Мира» - одно из падших человечеств Шаданакара. Напомню, что титаны не были изобретены греко-римлянами: о смене нескольких поколений богов повествуют и другие мифологии, например, вавилонская. Титаны «Розы Мира» - лишь термин для обозначения конкретного человечества и в общем не тождественны титанам античной мифологии.

Могли ли греко-римляне понять откровение о титанах так, как его понял Даниил Андреев? Даже в отношении вполне земных, историческх коллизий у них не было такого понятия, как «исчезнувший народ», «исчезнувшая культура». Старшие народы перерождались в младших, материальные остатки, которые не вписывались в рамки ни одной из существующих культур относились к созданиям богов. Не могли эллины и помыслить о целом человечестве, исчезнувшем с лица того иноматериального слоя, в котором оно обитало.

Почему же титаны столь важны метаисторически для древних метакультур? Рискну предположить, что на заре метаистории нашего человечества для построения метакультур ему требовались по-настоящему «опытные» души, которых в нем самом еще не было. На взращивание собственных гигантов духа уходили бы столетия, поэтому демиургам не оставалось ничего кроме как ценой неимоверных, но кратковременных усилий вырывать из страдалищ бывших титанов и поднимать их на восходящий путь. Эта, если так можно выразиться, «технология», оказалась для ГРМ очень успешной. Бывшие титаны проживали в Энрофе незаметную, но в нравственном отношении чистую жизнь и быстро поднимались по мирам просветления в затомисы, где их ждало основное долженствование.

Один из примеров применения этой «технологии» мы уже видели раньше. Прометей был освобожден из демонического плена Гераклом и в последствии стал основателем Олимпа. Случилось это в так называемую темную эпоху, когда крито-микенские очаги были затушены дорийским нашествием, а новые, эллинские еще не разгорелись. Жару придал им огонь Прометея. После этого множество титанических душ влились в непрекращающееся и по сей день олимпийское творчество.

Кстати говоря, в «Розе Мира» титаны бесполы. Воплощаясь в человечестве, они, очевидно, должны были принимать пол. Отнюдь не все из них были мужчинами подобно известным из «Розы Мира» бывшим титанам.

Например та, что была известна эллинам под именем Мнемосины заняла на Олимпе очень почетное место: она способствовала установлению связи с девятью сестрами из человечества даймонов, музами. Эти сестры несли особую, надметакультурную миссию, вдохновляя, тем не менее, именно эллинских поэтов, художников, философов. Отсюда такое трепетное отношение греко-римлян к творческой способности человека, отсюда непреходящая ценность эллинского искусства.

Время от времени Мнемосина встречала этих сестер на Олимпе, где они воплощались в особом храме. Каждый из братьев синклита имел возможность приобщиться к их лучезарному вдохновляющему сиянию. Это были настоящие праздники небожителей. Ибо столь велика потребность в ГРМ в поднятии на новый уровень искусств, что не только художники в Энрофе, но и художники Олимпа должны были быть вдохновляемы свыше.

Надо сказать, что эллинов и римлян вдохновляли не только музы. Были при них и даймоны мужественной природы. Однако только музы, только те девять сестер имели столь непосредственную связь с затомисом.

По дому Зевса пройдет он — все боги и те затрепещут.

С кресел своих повскакавши, стоят они в страхе, когда он

Ближе подступит и лук свой блестящий натягивать станет.

Только Лето остается близ молнелюбивого Зевса!

Лук распускает богиня и крышкой колчан закрывает,

С Фебовых плеч многомощных оружье снимает руками

И на колок золотой на столбе близ седалища Зевса

Вешает лук и колчан; Аполлона же в кресло сажает.

В чаше ему золотой, дорогого приветствуя сына,

Нектар отец подает. И тогда божества остальные

Тоже садятся по креслам. И сердце Лето веселится,

Радуясь, что родила луконосного, мощного сына.

(Гомеровский гимн к Аполлону Делосскому, 2-13)

Так представлялось эллину явление демиурга на Олимпе. Аполлон - безусловно богорожденная монада. Ему не требовалось ни отца, ни матери, чтобы войти в затомис. Другая титанида,  Лето, стала хранительницей его святилища в этой небесной стране. При ее мистическом посредстве великий демиург являлся братьям греко-римского синклита.

Фемида. От нее – все светлое в эллинских и римских законодательных установлениях: от отмены рабства за долги до юридической максимы о том, что в экстренных обстоятельствах цель оправдывает средства. От нее же особое почтение греко-римлян к законности, незыблемость и ценность и в наши просвященные дни римского права.

И наконец, Гелиос. На заре Олимпа он особо покровительствовал жителям Родоса, которые отблагодарили его колоссальной статуей. Затем он стал одним из сильнейших человекодухов Олимпа, проводником демиургической воли. Его преданность Аполлону была столь сильной, что изображения Гелиоса и Аполлона классической эпохи едва ли можно различить. Правда, уже в эллинистическую эпоху его миссия на Олимпе была окончена, и он вступил на путь дальнейшего восхождения. Потому родосцам и было предписано Дельфийским оракулом не восстанавливать Колосса.

Эти пять бывших титанов стали столпами Олимпа. Наверняка их было больше: сотни, может тысячи. Но имена их не донесли до нас даже мифы. По-видимому, особую роль сыграл главный из титанов античной мифологии, Крон, но к этому моменту мы еще вернемся отдельно.

Панхейский демон

„Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?“ – так один рачительный гоголевский герой отреагировал на не в меру эмоционального преподавателя истории. Все дело, однако же в том, что больше всех стульев наломал сам молодой властелин мира.

Нет спора, что уже при жизни Александра деяния его можно было считать великими: на глазах современников Александра рождался новый мир, строились новые города, Восток и Запад сближались. Нет так же сомнения, что в метаисторическом плане деятеьность Александра, то есть, стоящего за ним уицраора Форсуфа была осенена провиденциальной санкцией. Все это хорошо, но, перефразируя гоголевского героя, зачем же объявлять себя богом?

Это обожествление, повлекшее за собой чреду обожествлений других эллинистических правителей, а вслед за ними и римских кесарей, в долгосрочной перспективе похоронило весь религиозный опыт античности. Но ответственность за это несет отнюдь не великий македонец: он чувствовал свою причастность задачам планетарного масштаба, и выразил ее так, как сумел; больше того, при жизни, насколько это известно от источников, он не принимал божественных почестей. Обожествление – дело рук его диадохов.

Говорят, век живи – век учись. Об Эвгемере я узнал только недавно при повторном прочтении пятой книги Диодора, и сразу понял, что это – один из краеугольных камней античной метаистории. Успех его «Священной записи» - одна из побед сил тьмы внутри греко-римской метакультуры.

Итак, как мы знаем из пятой и шестой книг Диодора, Эвгемер повествует о том, как, путешествуя от Счастливой Аравии по Южному Океану, он прибыл на остров под названием Панхея. По описанию остров этот - в сущности, райский уголок. Народом, его населяющим, правят разумные и справедливые жрецы. Народ воинственен и может в случае необходимости за себя постоять. То, что этого рая на Земле с идеальным народоустройством не существует и никогда не существовало, это еще пол беды. Самое главное начинается дальше. На Панхее, оказывается, тоже почитают Зевса. Есть на острове и посвященный ему храм, в котором на стелле на местном панхейском языке вся эллинская мифология столь известная и родная каждому, переписана наново. Уран, Кронос и Зевс, оказывается, никакие не обитатели Олимпа – это в прошлом великие цари, заслужившие славу современников и потому оставшиеся в людской памяти в веках. Миф, таким образом, сводится просто-напросто к истории.

Направленная противоположно, мысль эта для нас кажется тривиальной: в мифах многих народов современная наука и вправду отыскивает исторические реалии. Открытия Генриха Шлимана - лучшая тому иллюстрация. Прямой же, чисто эвгемерический подход, конечно, заведомо ложен, это тоже всем сегодня очевидно. Для современной исторической науки сведение мифа исключительно к истории – неоправданное упрощение.

Говоря языком «Розы Мира», Эвгемер отнимал у языческих богов функции народоводительства. Правда, божественность предвечных начал, например, природных стихий, им не оспаривалась. Однако, для отцов христианской церкви, к единому Богу которых эвгемеризм тоже не имел подступа, это значения не имело – они получили прекрасный инструмент антиязыческой проповеди, и разделять функции чуждых богов им было ни к чему.

Говорят, что эвгемеризм помог сохранить для нас эллинский миф, уберег его от полного уничтожения христианством. Я бы сказал так: благодаря Эвгемеру мы имеем литературную версию эллинского мифа. Все же религиозные достижения эллинов во многом благодаря труду Эвгемера преданы забвению.

Сама по себе идея Эвгемера не кажется мне такой уж исключительно демонически темной. Если бы к ней пришли историки времен Ренесанса или эпохи Просвещения, это было бы естественным продолжением хода научной мысли, одной из частных истин, добытых пытливым умом. Крайняя несвоевременность ее появления – вот, что выдает в Эвгемере темного вестника. Ведал ли он, этот придворный киренаик Кассандра, что творил? Хотя о его личности мало что известно, мне думается, что вряд ли. Но ясно одно – с теми, кто вдохновил его на мысль, что история творится исключительно земными царями, с Птолемеями и Антиохами, у него было много времени на разговоры на вековых стройках неприступных цитаделей Тартара.

Где Аполлон сдавал дела...

У меня есть складывается ощущение, что демиурги древности были сильно связаны со стихиалями. Это теперь почти все за редким исключением метакультуры имеют межконтинентальный масштаб. Еще 400-500 лет назад об этом не могло быть речи.

Древний Сирмиум сеодня - 
императорские палаты 

Достаточно вспомнить спартанского царя Клеомена, немедленно прервавшего переговоры о походе в Малую Азию, узнав, что для этого нужно сильно удалиться от моря. Этому можно найти и рациональные объяснения, например, текущей политической конъюнктурой. Нам ничего не известно о реакции визави Клеомена,  милетского тирана Аристагора на такую отговорку. Вероятнее всего, они друг друга поняли.

Как бы там ни было, тут важно другое: представить греко-римский народ без моря невозможно. В море – частичка его души. Аполлон и Афина с очевидностью имели какой-то особый подход к морским стихиалям Вланмима. Те же персы, заполучив в свою империю народ с тысячелетней исторей успешнейшего в древнем мире мореплавания, не извлекли из этого практически никаких ни материальных, ни тем более духовных выгод.

На огромных, почти степных по масштабам равнинах Панонии не было не то что моря. К югу и к западу местность была по крайней мере скалистой. В пещерах обитали так знакомые Аполлону нимфы. В нижнем течении Савы не было даже этого. Отнюдь не с тоской смотрел Аполлон на эти пейзажи, напротив – с интересом. На свое бессилие в этих краях он смотрел как на временное – нет сомнения, будь в том метаисторическая необходимость, он нашел бы общий язык и с местными стихиалями, но... С другой стороны, Аполлон понимал, что миссия его в Энрофе кончается, и потому не нашел ничего лучше, как остановиться здесь, и помогать начинающемуся труду своего младшего брата, того, кто стал вскоре демиургом Византии.

План древнего Сирмиума

Приготовления начались задолго. Сирмиум стал возвышаться еще после решения Диоклетиана о введении тетрархий. Во времена расцвета это была настоящая столица с императорским дворцом, с цирком масштаба римского Circus Maximus, с городскими стенами толщиной в два метра. В Сирмиуме провозглашают римских кесарей, несколько из них вовсе родились там.

А где-то высоко над Сирмиумом в том мире, где обитают демиурги, произошла и окончательная передача дел. На константинопольский престол всходит Феодосий Великий, инвольтируемый вступившим в полные права демиургом Византии. Аполлон покидает восточную часть своих владений, Олимп начинает уже необратимо отрываться от Энрофа.

Метаисторический разбор этого процесса (уверен, одного из сложнейших в метаистории) далеко впереди. А пока упомянем, что Сирмиум сегодня - это Сремска Митровица, небольшой городок в Сербии, куда я полтора часа добирался на автобусе из Нового Сада. О былом величии здесь не напоминает ничто кроме плана древнего города и бережливо заключенных под крышу развалин кесарских палат.

Северный полюс богов

Нет особой нужды доказывать, что языческие боги представляют собой во многом смесь «добра» и «зла». Эллада здесь не исключение. Мы уже видели, к примеру, как Зевс выступает вполне провиденциальным демиургом. Думаю, каждый легко припомнит мифологический эпизод, в котором без натяжки за образом великого олимпийца можно усмотреть демона. Очевидно, это и стало камнем преткновения для отцов христианской церкви: чем разбираться в этой каше, куда как проще было объявить всех эллинских богов силами зла. Долговременные последствия столь неосмотрительного шага всем хорошо известны – реванш языческого начала в виде длящейся уже не первое столетие безрелигиозной эры человечества.

Все же чтобы воочию увидеть в Зевсе демона, предлагаю вспомнить миф об Асклепии. Оговорюсь, что вряд ли эта история имела место в виде каких-либо метаисторических коллизий. Вероятнее, что она - отражение в Энрофе некоего произведения искусства, созданного просветленными Олимпа, в котором отразилась слабость провиденциальных сил на заре метакультуры.

Итак, Аполлону удается добиться воплощения в Энрофе гениального врачевателя тел и душ Асклепия. Он достигает такого совершенства, что люди перестают умирать. А если и умирают, то он находит способ доставать их из Аида, не спускаясь туда. Подчеркиваю, что речь идет, очевидно, не только о телесном врачевании: отяжеленный серьезными злодеяниями дух вряд ли мог бы испытывать восходящую телесную трансформу.

Что же происходит дальше? С очевидностью, силы тьмы, лишившись потоков гавваха от страждущих в Аиде, быстро ослабевают. Это приводит к тому, что удар по детищу Аполлона наносится прямо из Гашшарвы – Зевс убивает Асклепия молнией. Аполлон в ответ поражает из лука циклопов, изготавливающих для Зевса эти самые молнии. Обмен ударами заканчивается поражением Аполлона. Он вынужден по приказу Зевса служить смертному. Таким образом, Зевс выступает блюстителем баланса между светом и тьмой, а стало быть самым, что ни на есть демоном.

Чтобы понять метаисторическую причину устойчивости таких представлений у греко-римлян давайте кратко взглянем на другой миф.

В сюжете о походе аргонавтов за золотым руном есть огромное количество моментов, которые могут привлечь внимание историка. Для метаисторика, безусловно, наиболее интересным является образ волшебницы Медеи. Медея – дочь царя Колхиды Ээта и Гекаты. Геката же имеет, как известно, непосредственную связь с Луной. Волшебство Гекаты, которое переняли у нее дочери, инспирировано Воглеа, лунной демоницей.

Однако, сущность самой Медеи не столь однозначна. Обладая изначально демоническим даром, она вопреки заведенным в царстве отца порядкам отваживается делать несомненно добрые дела. В частности, она использует силу своих зелий, чтобы помогать попавшим к Ээту чужеземцам (которым грозит смерть), из-за чего портит отношения с отцом. Далее, она, например, излечивает такого исключительно провиденциального героя, как Геракл, от безумия. Впрочем, и злодейств на ее совести тоже не мало. Она двойственна практически в той же мере, как и «мифологический» Зевс.

Однако, в заключении истории аргонавтов есть эпизод, который выдает трансфизический источник этой двойственности с головой. Цитирую Диодора:

«L 1 В Фессалии не знали еще о возвращении героев, и там распространились слухи, будто все, кто отправился в поход с Ясоном, погибли где-то на Понте. Поэтому Пелий решил, что настало время расправиться со всеми без исключения претендентами на царскую власть. Отца Ясона он заставил выпить бычьей крови, а совсем маленького брата его Промаха убил.
2 Мать же Ясона Амфинома, когда пришел час ее гибели, совершила мужественный и достойный памяти поступок. Бежав к царскому очагу, она предала Пелия проклятию, пожелав ему понести достойную кару за совершенные злодеяния, после чего погибла славной смертью, пронзив себе грудь мечом.

3 Пелий же, истребивший таким образом всю семью Ясона, вскоре понес за свои преступления заслуженную кару. Ясон приплыл в Фессалию ночью, причалив к берегу небольшого залива неподалеку от Иолка, и сохраняя свой приезд в тайне от горожан, узнал от одного из сельских жителей о гибели родных.

4 Все герои были готовы помочь Ясону и подвергнуться любым опасностям, однако относительно нападения мнения их разделились: одни советовали отправиться немедля в город и напасть на царя, другие считали, что каждый должен собрать у себя на родине воинов и затем общими усилиями начать войну, поскольку пятьдесят три мужа не могли противостоять царю, располагавшему и войском и значительными городами.

5 Среди этой растерянности Медея заявила, что она сама погубит царя хитростью и передаст героям его столицу, не подвергая их опасности.

6 Все изумились ее словам и пожелали узнать, каким образом она осуществит свой замысел. Тогда Медея сказала, что привезла с собой множество зелий удивительной силы, изобретенных ее матерью Гекатой и сестрой Киркой, которые никогда еще не применялись на пагубу людям, но теперь с помощью их она без труда воздаст должное тем, кто заслуживает кары.

7 Рассказав героям подробно о том, как она намеревается действовать, Медея обещала подать из царского дворца знак в дневное время дымом, а в ночное - огнем, который будет видно из возвышающегося над морем дозорного места.

LI 1 Изготовив полое изваяние Артемиды, Медея спрятала внутри него всевозможные зелья, сама же с помощью каких-то сильно действующих мазей выкрасила себе волосы в цвет седины, а лицо и тело сделала морщинистыми, так что всем, кто видел ее, она казалась совсем старухой. После этого, взяв изваяние богини, которое было изготовлено с таким расчетом, чтобы повергать толпу в благоговейный трепет, Медея на рассвете вошла в город.

2 Представляясь одержимой божеством, Медея при большом стечении народа на улицах велела всем с благоговением принять богиню, которая якобы прибыла из страны гипербореев, чтобы оказать божественное покровительство и всему городу и его царю. »

Далее следует рассказ о том, как Медея коварно погубила Пелия.

Совершенно не важно, в архаическую или эллинистическую эпоху возникло представление о связи Медеи с гипербореями (она сама в общем-то уроженка достаточно северной по эллинским меркам территории), а самое главное, этот утверждаемый двойственной Медеей мистический авторитет гиперборейской страны. Важно то, что это было зафиксировано: эгрегоры примитивных племен таких, как скифы, сарматы, аланы, даже кельты – вот что создавало ощущение холодящего ветра, доносящегося с окраин ойкумены. Мы столкнемся с ним и при рассмотрении вполне исторических эпох уже в совершенно немифологических произведениях.

Как здесь не вспомнить еще один миф – о Борее и Орифии? Не случайно именно Борей (не Зефир и не Нот, боги ветров других направлений) похищает Марафонскую деву. В мифе это похищение выглядит как единовременный акт, но в реальности этот Борей постоянно на протяжении многих веков отбирал частичку эманаций соборной души. Вполне вероятно, что борьба Геракла и Тесея с амазонками – отражение метаисторической борьбы против этого пагубного влияния.

Однако, это уводит меня уже очень далеко. Я уверен, что еще не раз буду возвращаться к этой теме.

Неисполненный подвиг Геракла

Почему, собственно, Геракл? Отнюдь не с него, следуя логике, нужно было бы начать изложение. Особых причин для этого нет кроме той, что я перечитываю сейчас Диодора Сицилийского. Так что многие последующие посты до специального замечания будут навеяны именно им. Как известно, родился Диодор в городе Агиррии на Сицилии, где, согласно мифу, Гераклу впервые оказали божественные почести. Можно представить, что с детства он слушал в самых разных формах рассказы о Геракле. Детские впечатления западают, как правило, глубоко в душу. Не случайно поэтому, повествование об этом богочеловеке занимает в четвертой, «мифологической» книге Исторической библиотеки Диодора центральное место.

Кроме того, мне представляется, что тот, кто проходил по этой Земле под именем Геракла имеет прямое отношение к заложению оснований греко-римской метакультуры, т.е. к созданию самого Олимпа. Количество метаисторических коллизий, завязанных вокруг него, огромно.

Итак, предлагаю для начала восстановить кратко, но, вместе с тем, не упуская ничего важного, мифологическую биографию Геракла, а затем взглянуть на нее под метаисторическим углом.

Зачатие и рождение. Желая произвести на свет великого героя, Зевс втрое удлинняет проведенную с Алкменой ночь. Сын Зевса и Алкмены должен был стать царем, однако, Гера из ревности задерживает роды Алкмены, и первым на свет появляется двоюродный брат Геракла Эврисфей, который и станет впоследсвии царем в Тиринфе. Новорожденного Геракла встречают опасности: Гера внушает Алкмене страх, и та относит Геракла в поле. Афина убеждает Геру дать маленькому Гераклу грудь, и он спасается. Затем Гера подсылает к малышу змей, но он расправляется с ними.

Фиванский период. Вскоре после этих событий семья Амфитриона, «смертного» отца Геаркла, перебирается из Тиринфа в Фивы. Это было, пожалуй, самое счастливое время в жизни будущего бога. Он проявляет себя несомненным лидером – командует походом против миниев, который увенчивается взятием их центра, города Орхомена, по ходу дела он пирует у Феспия, оплодотворяя его 50 дочерей, главенствует над аргонавтами в плавании за золотым руном. За несомненные заслуги перед Фивами царь Креонт отдает Гераклу в жены свою дочь Мегару и делает его царем. Однако, в одночасье Геракл теряет все. Катастрофа происходит, когда Зевс призывает его на свершение 12 подвигов в услужение Эврисфею. Это повергает Геракла в безумство. Он застреливает из лука детей, рожденных Мегарой. Исцеляет его пришедшая искать у него защиты Медея.

На службе у Эврисфея Геракл в основном сражается с разными враждебными силами природы. Однако, в начале, а именно до критского быка, это происходит исключительно в основном в пределах континентальной Эллады.

После очистки авгиевых конюшен Геракл начинает действовать едва ли не по всей Ойкумене. Вообще, масштаб его деятельности возрастает на порядки. Он основывает Олимпийские игры, освобождает прикованного к скалам Кавказа Прометея, приносит пояс амазонки Ипполиты. Объектами его деяний становятся люди. Апофеозом становится поход за коровами Гериона в Иберию через Египет и Ливию и возвращение через Кельтику, Италию, Сицилию. Во время этого похода он не только преобразует природу, делая ее более пригодной для жизни людей, но и основывает города, умерщвляет нечестивых правителей, расправляется с разбойниками. Особенно ненавистен Гераклу обычай убийства чужеземцев. Важным эпизодом было знакомство Геракла с историей Персефоны. Произошло это близ Сиракуз на Сицилии в том месте, где Персефона была похищена царем Аида. Затем, чтобы спуститься в Аид за Кербером, Геракл участвует в Элевсинских мистериях. В Аиде Персефона принимает его как брата. Геракл выводит оттуда Тесея. Ну и напоследок, Геракл доставляет Эврисфею яблоки из сада Гесперид, а заодно обучается астрологии у Атланта.

После окончания 12 подвигов с Гераклом происходит странная вещь. Если первое его действие после окончания подвигов, - отправка Феспиадов во главе с Иолаем на поселение на Сардинию - еще соответствует величию героя, то вот то, что происходит дальше с былым образом Геракла никак не вяжется. Масштаб его деятельности резко мельчает. Ничем не оправданное и коварное убийство Ифита приводит к тому, что никто не берется произвести очищение Геракла. Аполлон предписывет Гераклу продать себя в рабство и выплатить на вырученные деньги компенсацию отцу Ифита. Так Геракл попадает к Омфале. У нее на службе он ловит разбойников, ведет войны. В итоге, Омфала, восхищенная им и влюбленная в него, отпускает его на волю. Геракл возвращается в Тиринф, откуда он ведет войну против Авгия. Эврисфей, обвнив его в претензиях на царскую власть, игоняет его. Семья Геракла переселяется в Феней. Оттуда он вмешивается во внутриспартанскую междуусобицу, мстя за убитого друга.

«Дорийский» период. Геракл переселяется в Калидон в Этолии, где женится на Деянире. Вскоре вынужден покинуть Калидон и селится в Трахине. Геракл участвует в защите Дельф от дриопов. Приглашен дорийцами на царство, чтобы помочь в войне против лапифов. Однако, по окончании войны возвращает отданную ему во владению землю, наказывая хранить ее для его потомков и возвращается в Трахин. От яда, которым был напитан его хитон, Геракл смертельно заболевает, совершая жертвоприношение на Эвбее. Аполлон повелевает сжечь Геракла заживо на горе Эте.

Трансформа. Разбирая пепел костра, на котором сожгли Геракла, родственники и друзья не находят ни одной кости. Геракл взят на Олимп к богам, Гера признала его сыном. Друзья приносят жертву Гераклу как герою. Позднее в Афинах он впервые после трансформы почтен богом.

Первое, что я хотел бы отметить, переходя к метаисторическому анализу, это то, что наверняка уже ведущим эллинским врачам было ясно, что связь между продолжительностью брачной ночи и «качеством» потомства отсутствует. Вообще, как мне представляется, в мифологиях зачатие героя от бога или, для исторических эпох, возведение генеалогии (скажем, царей) к богам, на языке «Розы Мира» означает особо тщательную, долгую, в нескольких поколениях, работу тех или иных трансфизических сил над материальными облачениями воплощаемой в Энрофе монады. Разумеется, работа эта производится с целью осуществления какой-либо особо важной миссии.

Чтобы понять, в чем могла состоять миссия сына Алкмены, давайте посмотрим, в какую историческую эпоху появляется он на свет. Сразу встает вопрос о датировках. Попытка датировать события мифологического плана, известное дело, вещь неблагодарная. Однако, в случае Геракла дело облегчает наличие в его биографии вполне исторических зацепок. С одной стороны, он участвует в Элевсинских мистериях, начало которых относят к 16 в до н.э. (см. напр. книгу Д. Лауэнштайна), с другой стороны во время Геракла дорийцы живут еще в Фессалии, то есть, дело происходит до дорийского нашествия (12 в до н.э.). Паросская хроника датирует один из эпизодов жизни Геракла концом 14 – началом 13 века до н.э.

В наши дни практически вся поверхность нашей планеты покрыта затомисами различных метакультур. Сквозь затомисы брезжит духовный свет, исходящий от трансмифов мировых религий. Чтобы духовно потеряться в современном мире, нужно обладать абсолютной духовной глухотой и слепотой. Все было иначе во времена Геракла: ближайшие мощные затомисы Эанна (Вавилон-Ассирия-Ханаан) и Иалу (Египет) были над севером Африки, трансмиф зарождался только над Индией. Непосредственно над будущей Элладой было практически пусто. Здесь  воплотился Зевс, народоводитель крито-микенцев, но сил его было недостаточно для создания полноценной метакультуры.

Творение Зевса в Энрофе переживает нелучшие времена. Центр цивилизации, Крит, погрязает в междоусобицах. Довершает дело сильное землетрясение. Так называемая Минойская талассократия идет на спад. Возникает потребность в новом центре, и в новом «Миносе». Зевс решает воплотить в континентальной Элладе нового великого царя, который объединил бы в Энрофе племена ахейского мира, а после смерти основал бы новый синклит.

Трудно сказать, какая именно (замечу, женственная) инфрафизическая сила, именуемая в мифе Герой, противостоит Зевсу. Шрастров и уицраоров в те времена еще не было. Возможно, это одна из демониц Дуггура, но прямых указаний на это нет. Так или иначе, инфрафизическое воздействие на кароссу приводит к тому, что роды Алкмены задерживаются. Эврисфей рождается раньше, и Геракл больше не может претендовать на царство. Дважды возникает угроза жизни Геракла. Один раз ее отвращает Афина, в те времена еще только воплощающаяся соборная душа, в другой раз маленький Геракл справляется сам, демонстрируя недюженные врожденные способности.

Еще более серьезной неудачей оборачивается попытка Зевса сделать Геракла царем в Фивах. В результате борьбы с демоницей тонкоматериальные каналы, по которым Геракл инспирировался, сильно повреждены. Он впадает в безумие. Дух его сломлен. Это заставляет Зевса отказаться от идеи Геракла-царя. Врожденные способности же его демиург направляет на борьбу с демоническими стихиалями. Именно этим занимается Геракл на службе у Эврисфея.

Опустошение и апатия, испытываемые Гераклом по окончании службы, приводят его к убийству Ифита и к годам, проведенным в рабстве. Вероятно, по возвращении из рабства, движимый духовной тоской, Геракл совершает путешествие на Сицилию, к месту похищения Персефоны, а, возвратившись оттуда, посвящается в мистерии.

Совершенно новый этап в жизни Геракла начинается с переездом в Калидон. Дело в том, что к этому моменту Зевсу уясняется неизбежность предстоящего переселения народов. В Египте о нем знали, как о вторжении «народов моря», в Элладе – как о «возвращении Гераклидов». Последнее мифологическое события современная историческая наука идентифицирует с дорийским вторжением. Геракл «командируется» на север Эллады для ознакомления с обстановкой с тем, чтобы в посмертии активно воздействовать на процесс.

После трансформы он, минуя сакуалу просветления, поднимается в Эанну. Там бывший на Земле сыном Алкмены путешествует по всему ареалу финикийского влияния, помогая, находящимся под ним в Энрофе людям. Из вечного страдалища, Аида, он поднимает в Олирну Тесея, и тот становится на путь просветления. Затем он поражает одного из ужасающих демонов Аида. Наконец, когда приходит час дорийского нашествия, он из Эанны просветляет беснующиеся эрегоры племен, помогая вторгшимся и автохтонам с наименьшими потерями ассимилировать друг друга и перейти к мирной созидательной жизни.

Как известно, после дорийского вторжения Эллада погружается в так называемые темные века. Между тем, незадолго до этого Геракл подымает из вечного страдалища другого великого духа, бывшего титана Прометея. Прометей преклоняет колена перед спускающимся с межбрамфатурных высот Аполлоном и в последующие века сотворит ему в создании нового мира - Олимпа. Так был зажжен и передан чутким людским сердцам неугасимый и по сей день огонь эллинства – истинный Олимпийский огонь.

Облекшийся небывалым величием Геракл покидает Эанну. Чтобы на прощание пожать ему эфирную руку и благословить на предстоящий в Олимпе труд, туда нисходит народоводитель финикийцев Мелькарт. Мог ли знать тогда Геракл, что над теми местами, над которыми простерлась Эанна, уже очень скоро будут реять и столь дорогие ему олимпийские небеса?

"Роза Мира" о греко-римской метакультуре

Этот пост создаст только иллюзию последовательности изложения. В дальнейшем здесь будет полнейший хаос. Этот блог - моя творческая лаборатория. А все, кто работал в лаборатории, знают, что как ни наводи порядок, необходимость экспериментирования норовит увеличить энтропию.

Однако, логика вещей подсказывает очевидный и легко совершаемый шаг. Прежде всего необходимо понять, что же говорит о греко-римской метакультуре (ГРМ) сама «Роза Мира». Я разбил найденные мной цитаты на несколько групп.

I. Иноматерианье слои ГРМ

• Затомис, демиург и соборная душа: «Олимп - затомис древней Греко-римской метакультуры.

Этим именем называется и средоточие затомиса, величайший град просветлённых, действительно связанный с географическим районом горы Олимп, и вся небесная страна Греко-римской метакультуры. Бывший в эпоху исторического существования Эллады и Рима обиталищем и ареной деятельности тех нечеловеческих иерархий, которые отразились в образах греко-римского пантеона, этот затомис сделался постепенно в тысячелетие после Христа обиталищем синклита. Иерархии, пребывавшие там некогда, за истёкшие века совершили огромный путь восхождения и ныне обитают и действуют в несравненно более высоких мирах, в то же время, однако, надстоя над Олимпом и действенно инвольтируя его синклит.

Аполлон - имя демиурга Греко-римской метакультуры. Афина Паллада - имя Соборной Идеальной Души этого сверхнарода.

Эмблематический образ: белый античный храм на горе, на фоне голубого неба.» (Кн. III, гл. 2)

• Уицраор: «Унидр - уицраоры Вавилона, Ассирии и Карфагена; Форсуф - Македонии и Рима; Фошц - еврейства; Ариман - Ирана (сколь не странно применение этого имени к демону великодержавной государственности); Харада - уицраоры Индии; Эфрор - халифатов, старой Турции и тюрко-мусульманских империй. Имена уицраоров Византии, средневековых государств Юго-Восточной Азии, связанных со шрастром Ару, но довольно слабых, мне неизвестны.» ( Кн. IV, гл. 3)

• Шрастр: «Названия шрастров завершившихся в Энрофе метакультур: Дабб - шрастр Атлантиды, Бубгищ - шрастр Гондваны, Сэтх - Древнего Египта, Тартар - греко-римлян, Нергал - Вавилоно-Ассирии, Дэван - Ирана, Зинг - еврейства, Бабилон - Византии.» (Кн. IV, гл. 3)

• Отражение в культе: (о Великих Иерархиях)« В образах египетского, вавилонского, греческого, древнегерманского, ацтекского, в некоторых аспектах верховных божеств пантеона индийского отразились - хотя лишь до известной степени - эти возвышенные существа, но не такими, каковы они теперь, а такими, какими они были, вернее, какими представлялись сознаниям постигавших их народов в те далёкие времена.» (Кн. VI, гл. 1)

• Современное состояние народоводительствующих иерархий: «Например, ныне находятся в состоянии полной зрелости народоводительствующие иерархии Древнего Египта, Вавилонии, античности, не говоря уже о Гондване и Атлантиде.» ( Кн. VII, гл. 1)

Тут более-менее все ясно без комментариев: ГРМ – полноценная метакультура с демиургом, соборной душой, затомисом, шрастром, династией уицраоров и т.д.

II. Метаисторические факты.

• Ситуация в I в. н.э., образование христианской церкви: «Ряд тиранов-чудовищ на престоле Римской империи, которым ознаменовался I век новой эры, их злодеяния, не сравнимые ни с чем, бывшим до или после них, их неподдающаяся рациональному толкованию кровожадность, гордыня, бешенство, их нечеловеческая изобретательность в области придумывания новых способов мучительства, уродливая искажённость их творческого импульса, побуждавшая их воздвигать сооружения, неслыханные по своей грандиозности, но либо потакавшие самым низменным инстинктам масс, как Колизей, либо совершенно бессмысленные, как абсурдные начинания Калигулы, - всё это отголоски неистовства того, кто увидал, что извечный враг его хотя и задержан на Своём пути, но стал могущественнее и теперь будет возрастать от славы к славе.

Уже за несколько веков до Христа Гагтунгром было найдено внушительное оружие: удалось воплотить в соответствующих слоях некие огромные по масштабу демонические существа и начать в Вавилоно-Ассирии и Карфагене первую династию уицраоров. Один из её отпрысков, уицраор еврейства, добросовестно помог своему господину в его борьбе с Христом во время жизни Спасителя в Энрофе: без этого уицраора вряд ли оказалось бы возможным захватить полностью волю Иуды Искариота и многих пастырей еврейства, воображавших, что преследованием и казнью Христа они защищают интересы своего народа. Но и помимо этого, "Умный дух" хорошо понимал, что создание двух, трёх, нескольких хищных существ одного плана, одного слоя приведёт, по закону борьбы за существование, к победе сильнейшего из них, пока сильнейший из сильнейших не распространит в будущем на все шрастры власть свою, а на весь земной Энроф - власть своих человекоорудий. Так будет подготовлено всё для абсолютной тирании. Именно в осуществление этой мысли были созданы династии уицраоров также в Иране и Риме, и римская оказалась сильнее других.

Похоже на то, что в I веке, уже после воскресения Христа, главная надежда Гагтунгра возлагалась именно на Форсуфа - уицраора Римской мировой державы. Более того: кажется, что даже силы синклитов тогда не обладали уверенностью в том, что бешенство Гагтунгра, удваивавшее его силы, не приведёт в близком будущем к явлению антихриста и не сократит сроков первого эона, умножив тем самым число духовных жертв до непредставимых размеров, а задачи второго эона усложнив до крайности. Этой тревогой объясняется та апокалиптическая, правильнее сказать эсхатологическая, настроенность, то ожидание конца мира в недалёкие дни, которое охватило христианские общины и еврейство в первые десятилетия после воскресения Христа. К счастью, эти опасения не оправдались: сил Гагтунгра в ту пору хватило лишь на фантастически нелепые кровавые безумства кесарей да на попытки истребить христианскую церковь физически. Однако уже в середине I века намечается и другая линия в деятельности Гагтунгра. Пользуясь тем, что миссия Христа в Энрофе осталась недовершённой и поэтому основанная Им церковь, вместо всемирного апофеоза, едва теплится в виде нескольких маленьких общин под грузными пластами государственных институтов, созданных уицраорами, и под косными толщами инвольтированных ими психологий, - силы Гагтунгра начинают вмешиваться в жизнь самой церкви. Выдвигается высокоодарённая и глубоко искренняя в своём порывании к Христу волевая личность, в которой еврейская навязчивость и агрессивная еврейская суровость сочетаются с рассудочно-правовым сознанием римского гражданина. Этот человек был носителем некоей миссии, безусловно светлой, но указанные личные и наследственные черты его извратили понимание этой миссии им самим. Вместо продолжения Христова дела, вместо укрепления и высветления церкви духом любви, и только одним этим духом, тринадцатый апостол развёртывает громадную, широчайшую организационную деятельность, цементируя разрозненные общины строгими уставами, неукоснительным единоначалием и даже страхом, так как опасность быть выброшенным, в случае ослушания, из лона церкви порождала именно духовный страх. То обстоятельство, что апостол Павел никогда не встречал Иисуса Христа при Его жизни и был, следовательно, лишён всего того благодатного, что исходило непосредственно от Иисуса, - это обстоятельство не менее многозначительно, чем и другое: то, что Павел не испытал, как остальные апостолы, схождения Святого Духа. И однако остальные апостолы как бы отодвигаются на второй план, каждый из них сужает свою деятельность до локальных задач, до создавания христианских общин в той или другой стране, а лишённый благодати Павел постепенно оказывается центральной фигурой, возвышающейся надо всеми общинами, все их объединяющей и всем им диктующей то, что ему кажется продолжением Христова дела.

Это, быть может, первое явственное проявление решимости Гагтунгра в корне изменить демонический план. К концу I века внезапно меняется обстановка и вся атмосфера на верхах римской государственности. Последний изверг на престоле, Домициан, падает жертвой заговорщиков. Эра кесарских безумств резко прерывается. Дальше на протяжении целого столетия сменяются на престоле вполне достойные монархи. Они, конечно, выполняют то, к чему обязывает их логика власти, то есть воля уицраора Форсуфа, стараются укрепить ту государственную систему, которая обеспечивала уицраору такой неисчерпаемый приток красной питательной росы (она называется шавва), но не видно уже ни прежних воспалённых мечтаний о всемирном единодержавии, ни бредовых строительных замыслов, ни "живых факелов", то есть облитых смолой и подожжённых христиан, которыми озарял свои оргии Нерон. Государственная жизнь входит в более или менее нормальное русло. Другими словами, Форсуф заботится о продлении своего существования, но стремлений ко всемирной власти ему более не внушается. Ось высшего демонического плана изменилась. Идея довести Римскую империю до стадии планетарного владычества - отброшена. Во главу угла кладётся другая: захватить христианскую церковь изнутри.»

• О демоническом влиянии на церковь в первые века н.э.: «В глазах "Умного духа" церковь стала фактором первостепенной важности и для захвата её изнутри были использованы все средства. Семитическая религиозная исключительность, греческий духовный сепаратизм, римская безжалостность и жажда политической гегемонии во что бы то ни стало - всё было привлечено на помощь во втором, третьем, четвёртом, пятом веках христианской эры» (Кн. VI, гл. 2)

Ко времени осуществления миссии Христа Олимп был простерт уже и над Иудеей параллельно с Нихордом. Метоисторически это было необходимо, ибо именно ГРМ должна была выносить в своем чреве христианскую церковь и передать ее двум более младшим метакультурам – Византийской и Романо-католической. Поэтому, вся борьба сил света и тьмы внутри ГРМ имеет важнейшее значение для понимания метаистории вообще.

• О похищении человеческой монады: «Оно удалось только в IV веке нашей эры, когда Гагтунгр сумел вырвать из Ирольна одну человеческую монаду, в прошлом проходившую некогда через инкарнацию ещё в человечестве титанов, а теперь связанную с шельтом, едва успевшим закончить путь по Энрофу в облике одного из императоров Рима.» ( Кн. VI, гл. 2)

Кем уже стал этот император, и кем ему предстоит еще стать, - известно.

III. Государственность.

• Архаическая эпоха: «Жидкое состояние государственности. Зачаточность централизующей государственной власти. Постоянные столкновения слабо организованных составных единиц между собой. Могущество племенных эгрегоров и вампирических образований типа Велги. Воздействие диады сверхнарода, весьма ещё юной, преимущественно на эстетическую и религиозную сферы сознания.

Примеры: Египет эпохи номов, ведическая Индия, Греция эпохи полисов, Европа в раннее средневековье.»(Кн. VII, гл. 1)

• Классическая Эллада: «Твёрдо-вязкое состояние государственности, достаточно мягкой для преобразующей работы. Ограничение тиранических тенденций равновесием социально-политических сил. Государственное водительство осуществляется демиургом через эгрегоры. Его брак с Идеальной Соборной Душой.

Примеры: Египет до Тутанхамона, буддийские государства Индии и Юго-Восточной Азии, империи Тан и Сун в Китае, Афины времён Перикла.»( Кн. VII, гл. 1)

Эти две цитаты достойны особого внимания. Греко-персидские войны, известнейший эпизод всемирной истории, оказались на самом деле проекцией уникальнейшего метаисторического события – ГРМ была защищена от вторжения персидского уицраора без создания собственного уицраора. То, что не удалось Яросвету против уицраора монгольского, Аполлону удалось блестяще. Опасность прямой внешней угрозы была отстранена в принципе. Только внутренние проблемы, связанные с проснувшейся Велгой, заставили Аполлона прибегнуть к порождению Форсуфа. А мощь, которой облекся Аполлон в результате этой победы, позволила ему инспирировать целую плеяду гениев и вестников, во многом благодаря которым миссия ГРМ в целом была столь удачна.

IV. Религия

• Женственность: «При ознакомлении с античностью бросается в глаза наличие в греческой мифологии разнообразнейших и весьма напряжённых выражений Женственного Начала. Без Афины, Артемиды, Афродиты, Деметры, без девяти муз, без множества богинь и полубогинь меньшего значения олимпийский миф совершенно немыслим. Так же немыслим героико-человеческий план греческой мифологии без Елены, Андромахи, Пенелопы, Антигоны, Федры.» (Кн. X, гл. 4)

Женственное начало, а именно воплощение Звенты-Свентаны в одном из затомисов, должно стать местаисторической основой появления Розы Мира в Энрофе. ГРМ облеклась плотью в Энрофе тоже вскоре после одного из низлияний сил Мировой Женственности в Шаданакар. Именно поэтому античная религия пронесла через века несколько чистейших женственных культов.

• Обожествление творческой способности человека: «Творчество, таким образом, оказывается и правом, и долженствованием. Я до сих пор не могу понять, каким образом эта воистину божественная способность человека не встретила должного отношения к себе ни в одной из старинных религий, кроме некоторых форм многобожия, в особенности эллинского. Кажется, только в Элладе умели боготворить не только произведения искусства, но самую творческую способность, именно творческую, а не производительную, как в других формах политеизма, и даже венчать апофеозами великих деятелей искусства. Печально и странно, что после угасания Эллады творческий дар перестал привлекать к себе взор религий, не осмыслялся больше ни онтологически, ни метафизически, ни мистически.» (Кн. I, гл. 2)

Об этом уже сказано выше. Можно добавить, что этот аспект чрезвычайно важен в становлении Розы Мира в Энрофе. Потребность в творчестве, напомню, - одна из основных черт человека облагороженного образа.

• Отношение к природе: «Давно уже отмечено, как бедны были этим чувством авторы библейских книг и Корана сравнительно с теми, кто создавал великие эпопеи Эллады и, особенно, Индии Семиты отдавали Природе неизбежную дань, осеняя религиозной санкцией воспроизведение рода, но в своей духовной философии и искусстве стремились игнорировать её с многозначительной последовательностью.» (Кн. II, гл. 2)

Думаю, важность этого момента очевидна всякому, читавшему «Розу Мира».

• Культ Афродиты: «Известно, что в античной древности, на Кипре, культ богини любви распался в своё время на две противоположности: возвышенный культ Афродиты Урании, духовной, творческой, поэтизируемой и поэтизирующей любви, и культ Афродиты Пандемос (Pandemios), что можно приблизительно перевести выражением "Афродита Всенародная". Он широко разлился в народных низах, проявляясь в оргиастических празднествах и благословляя разврат как священную дань богине.» ( Кн. V, гл. 2)

Этот метаисторический урок должен быть наотлично усвоен всеми розамиротворцами. В абсолютно необходимом культе величайшей Лилит не должно быть примеси оргиазма, насущную потребность в котором испытывают демоницы Дуггура.

• Христианское отношение к язычеству: «К сожалению, это древнее недоразумение не разъяснено до сих пор: от античного многобожия давно ничего не осталось, но ожесточённая, узкая, лишённая всякой мудрости нетерпимость проявляется всякий раз, когда христианским церквам или, по крайней мере, тем, кто говорит от их имени, доводится высказывать своё суждение по вопросам индусских, китайских, японских, тибетских систем.» ( Кн. I, гл. 3)

Для христианского мира античное язычество – архетип язычества вообще. Разумеется, недоразумение, о котором говорит Даниил, должно быть исправлено, но отнюдь не механическим образом. В античном язычестве, как мы увидим, боги представляли собой вертикальный срез метакультуры от Логоса Шаданакара и демиургов до демонов Тартара, а иногда и Гашшарвы. Провиденциальное в этой вере должно быть четко отделено от демонического, а после этого должна быть установлена преемственность христианства по отношению к провиденциальным моментам язычества. То, что такая преемственность имеется, думаю вряд ли у кого вызывает сомнения.

V. Человекодухи:

• Выходцы из ГРМ в Элите: «Единственное, что я могу, говоря об Элите Шаданакара, это перечислить некоторых из тех великих человекодухов, которые достигли Элиты, - их последние человеческие имена: Эхнатон, Зороастр, Моисей, Осия, Лао-цзы, Гаутама Будда, Махавира, Ашока, Чандрагупта Маурья, Патанджали, Нагарджуна, Самудрагупта, Канишка, Шанкара, Аристотель, Платон, все апостолы, кроме Павла, Титурэль, Мария Магдалина, Иоанн Златоуст, Августин, Франциск Ассизский, Жанна д'Арк, Данте, Леонардо да Винчи.» ( Кн. VI, гл. 1)

Еще один повод задуматься над величием ГРМ. Из приведенного списка двое взошли через нее в Элиту Шаданакара.

VI. Искусство и литература

• Вестничество в античной трагедии: «Конечно, античная трагедия, например, стоит под знаком если не ясного осознания, то во всяком случае настойчивого чувства необходимости возвещать и утверждать реальность высшего порядка.» ( Кн. X, гл. 1)

• О Венере Милосской: «Венера Милосская находится уже в Синклите Мира, так как душа эллинской женщины, которая послужила художнику в Энрофе натурой для этой статуи, после исторического окончания греко-римской культуры в Энрофе поднялась через Олимп именно в Картиалу даймонов и, воссоединившись со своим метапрообразом, вступила на лестницу восхождения по высшим слоям. То же будет в своё время со всеми душами подобных метапортретов.» (Кн. III, гл. 3)

Нет сомнений в том, что трансфизическое значение античного искусства не меньше, чем, примеру у русского. Эта проблема тоже требует раскрытия.

VII. Прочее.

• О мистическом ужасе перед объединением мира: «Это возникший ещё во времена древнеримской империи мистический ужас перед грядущим объединением мира, это неутолимая тревога за человечество, ибо в едином общечеловеческом государстве предчувствуется западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству "князя мира сего", к последним катаклизмам истории и к её катастрофическому перерыву.» ( Кн. I, гл. 1)

Почему многие люди и в наши дни испытывают этот ужас, препятствующий объединению? Неплохо было бы в этом разобраться.

• О техническом и духовном путях развития: «В метакультурах древности, включая Византию, общество ещё не сделало окончательного выбора между этим путём развития и другим - тем, который для краткости можно назвать научно-техническим. Правда, в панораме древнеримской империи видятся признаки того, что в плане древнего общественного сознания тогда уже почти ничего не осталось от идей первого типа развития; они сделались достоянием эзотерических и полуэзотерических обществ, мистических культов, некоторых кругов жречества. Но социально-экономические условия Древнего Рима, Византии, даже западного средневековья не могли ещё способствовать быстрому продвижению общества по второму пути.» (Кн. VI, гл. 2)

Известно, что античная культура была богата на технические изобретения, которые нашли применение много позже. Греко-римляне не ценили «практическое», они больше ценили «идеальное», а практическому отдавали лишь необходимую дань. Не было ли это шансом ГРМ стать во главе или по крайней мере не мешать развитию по «второму», духовному пути?

Почему этим занимаюсь я и почему это может быть интересно...

Из тех, кто прочитал «Розу Мира» Даниила Андреева и проникся ею, наверняка не найдется ни одного человека, кто не пытался бы самостоятельно хотя бы из чистого интереса строить метаисторические параллели в приложении к тем или иным, будь то современным или давно ушедшим историческим ситуациям. И вот, перечитав «Розу Мира» в очередной раз, я подумал: отчего не сделать эти построения хотя бы с минимальной степенью серьезности, и не записать их?

Объект этих построений (боюсь использовать ко многому обязывающее слово «исследование») в моем случае очевиден: это греко-римская метакультура, отразившаяся в Энрофе историческим периодом, называемым античностью. Античность любима мной с юности, когда я впервые взял в руки сначала Эсхила, потом Геродота, потом Платона, и этот снежный ком катится по сей день. Мне предстоит немножко перетряхнуть его, чтобы посмотреть систематически на все прочитанное в новом свете.

Я не духовидец, не метаисторик в истинном понимании этого слова, и даже не профессиональный историк. Однако, у меня есть некая внутренняя убежденность, что результаты моих скромных изысканий будут востребованы метаисториками будущего, и вот почему.

Если Розе Мира суждено в том или ином виде существовать в Энрофе, то это будет глобальное, пытающееся объединить весь мир учение. Давайте же посмотрим на примерах, на каких основаниях объединяется мир сегодня.

Буквально в эти дни вся планета приникает к телеэкранам во время футбольных матчей. То же происходит, скажем, во время олимпиад. Именно в Древней Элладе имеет свой исток такое явление, как спорт, именно там сформиралась идея примиряющего соревнования.

Дальше. Уже мало где на Земле сомневаются в ценности искусства. Афганские талибы, расстрелявшие статую Будды, тут, пожалуй, лишь досадное исключение из правила. Не знаю наверняка, но берусь поспорить, что нет ни одной столицы государства, где не было бы музея и театра. Художественные экспозиции привозят из одной страны в другую, театральные труппы, классические оркестры и современные музыкальные команды гастролируют. Увидеть, к примеру, японский фильм в Европе не представляет никакого труда. Международный «обмен мнениями» на языке искусства в наши дни интенсивен как никогда. И снова, именно в Элладе искусства, какими мы знаем их теперь, имеют свое начало. Там они выделились в самостоятельные виды, там была впервые утверждена непреходящая ценность сотворенного человеком, впервые была осознана провиденциальность творческой способности человека..

То, что не зависит ни от положения в пространстве, ни от времени и позволяет нам вытаскивать из сложных природных феноменов понятные нам сущности – абстрагирование, эта способность человеческого разума была осознана и доведена до инструментального уровня именно в греко-римской культуре. Аксиоматизация, формулирование абстракций – безусловно первый и абсолютно необходимый кирпич в фундаменте современной науки и техники, без которых объединение мира вряд ли представимо. В плане интернационализации наука давно продвинулась дальше многих других областей. В среде ученых трудно найти человека, не говорящего по-английски. Нормальным явлением считается, когда выходец из одной из заокеанских стран успешно получает научные результаты где-то в Европе, а уроженец Индостана трудится на Японских островах или вовсе на зеленом континенте.

Это лишь три примера. Можно привести их массу. Но метаисторику ясно одно: все это не может быть «просто так». Такая фундаментальная мощь достижений греко-римлян может быть следствием только одного – успешного выполнения сверхнародом своей миссии. А миссия эта со всей очевидностью заключалась в выявлении и развитии рациональных оснований для объединения человечества. Иррациональные же, идеологические, если можно так выразиться, основания должны быть даны самою Розою Мира.