Небесное братство

Микенская Греция лишь на короткий миг стала серьезным игроком в Восточном Средиземноморье. После падения минойского Крита микенцы безраздельно главенствовали в Эгеиде и создали форпосты на западном берегу Малой Азии. Какое-то время они, вероятно, контролировали черноморские проливы. Царя Ахияввы побаивается сам хеттский царь. Но ахейский мир оказался слишком хрупким историческим образованием. Немногочисленное нашествие иллирийских племен подрывает основы микенской гегемонии и заставляет огромные массы людей срываться с мест и искать лучшей жизни вдали от родины. Эпизодами этого процесса являются Троянская война и явление, которое официальная египетская летопись назвала нашествием «народов моря».

Метаисторию этих процессов мы рассматривали уже раньше. Распад микенского мира и прилежащих к нему культур, их отчаянную попытку закрепиться на ближнем востоке мы сочли одним из первых творческих актов молодого демиурга Аполлона. Но, как отметили мы тогда же, Аполлон был в те времена был слишком слаб, чтобы удержать своей инспирацией столь огромную территорию. Человеческий материал «народов моря» переходит под покровительство других народоводителей.

Но ситуация меняется с расцветом эллинства. К VII в. до н.э. колониальная держава Аполлона прочно обосновывается в Малой Азии, Южной Италии и Сицилии, на Босфоре и в Пропонтиде. Первые шаги делаются на Кипре и Керченском проливе. Финикийцы, взявшие во время упадка микенского мира первенство в Эгеиде, изгнаны. Эллинская культура и технология выведены на современный уровень. Эллинский мир конкурентоспособен во всех смыслах. Для мощного прорыва не хватает пока одного — непосредственного, повседневного контакта с древней культурой, контакта с Востоком. К VII в. до н.э. Эллада стоит на пороге дионисийской революции. Именно с востока и приходят ее ветры.

Но, чтобы открыть им свои владения у самого Аполлона еще недостаточно сил. На Востоке действуют мощные, тысячелетиями создававшиеся эгрегоры и даже первые уицраоры. Аполлон в этих демонических играх еще не опытен. Ему сподручнее опереться на брата. Из всех небесных владык Востока он выбирает египетского демиурга. Вторая книга геродотовой истории под условным названием «Евтерпа» от начала до конца — памятник этого небесного братства.

Почему все-таки Египет? Во-первых, потому, что определенные связи между Египтом и Эгеидой существовали с незапамятных времен. И минойский Крит, и позднее микенский мир вели активную торговлю в дельте Нила. Существует даже мнение, что некоторые египетские религиозные обряды были хорошо известны микенцам и даже ими исполнялись. Во-вторых, египетский демиург испытывает в это время большие затруднения. Его земное творение почти четыреста лет управляется чужаками. Он испытал на себе хватку щупалец ассирийского уицраора. Его супруга, душа реки Нил, тяжело больна и вот-вот начнется ее необратимое развоплощение в Энрофе. И вот в такой момент и подставляет плечо брату Аполлон. Он чувствует себя в силе помочь.

В 664 г. до н.э. при помощи греческих наемников из Ионии и Карии Псамметих, правитель одного из двенадцати египетских округов, воспользовавшись междоусобицей в Ассирии, изгоняет из Египта ассирийские войска. Для Аполлона это был важнейший урок: старший брат показал ему, что с уицраорами можно бороться.

В течение нескольких лет Псамметих подавляет очаги сопротивления, берет приступом Фивы, находящиеся еще во власти эфиопского правителя, и вновь объединяет страну, становясь первым фараоном новой Саисской династии. Свою жизнеспособность его режим доказывает, когда скифы, вторжение которых сотрясло весь Ближний Восток, останавливаются египетским войском на подступах к дельте Нила.

Но примечательна судьба этих греческих наемников. Когда Геродот перечисляет современные ему египетские сословия, последним из них он называет сословие «толмачей». Причем, по его словам, костяк этого сословия составляли потомки тех самых наемников, что помогли единолично воцариться Псамметиху. Таким образом, Аполлон сознательно отдает своему брату часть собственной народной плоти. При этом, сама важность сословия толмачей, причем именно греков-толмачей указывает на определенную ориентацию всего общества, на открытость именно эллинскому миру.

Именно с этого момента, а вовсе не со времен основания Александрии греческий язык звучит (и продолжает звучать по сию пору) вдоль Нила не как язык пришельцев, а как язык местных жителей. Греческое присутствие при Псамметихе расширяется. Ответным шагом навстречу Аполлону стало предоставление грекам возможности построить в дельте Нила собственный город. Греки в этот период были легки на подъем, и основание новых колоний было едва ли не рутинным делом. Потому очень скоро в западной части Дельты появляется город Навкратис. Незадолго до персидского завоевания Египта во второй половине VI в. до н.э. Навкратис — крупнейший центр средиземноморской торговли, колония девяти метрополий. Так олимпийский затомис раздвигает свои границы и с этих времен простирается и над дельтой Нила.

Надо сказать, что подобного рода открытие страны для иностранцев не было для Египта уникальным в отношении греков. Так, тот же Геродот сообщает о финикийском квартале в Мемфисе с прилегающим к нему пышным храмом Астарты. Нет сомнения, что финикийцы извлекали из этого немалую выгоду. Ливанский кедр как строительный материал был для египтян совершенно незаменим. Для финикийцев же базирование в Египте было необходимо для выхода в Красное море. Особенно благосклонным к финикийцам был сын Псамметиха Нехао. Он спонсировал знаменитую экспедицию финикийца Ганнона (в сообщения которого тот же Геродот упорно отказывался верить) вокруг Африки. Нехао начал (правда, так и незаконченное при жизни) строительство канала из Средиземного в Красное море, который помог бы в первую очередь финикийцам эффективнее осуществлять их торговлю.

Но для финикийцев ориентация на Египет и на южные моря — это скорее ощущение близкого провала их средиземноморской миссии. Действительно, в течение VI в. до н.э., как мы помним, Тир потеряет контроль над западными колониями. Таким образом, провиденциальная идея о финикийцах, как о светоносцах с востока остается до конца не реализованной. Мечом и ростром начинает воздвигаться империя Карфагена.

Для греков же Египет, хоть и представлял собой несомненную коммерческую выгоду, он еще и обогатил Элладу духовно. Вся религия Диониса, давшая расцвет культам героев, давшая начало театральному искусству, политически поддерживавшая прогрессивную тиранию и позднее демократию, - все это имело в том числе и египетские корни. Орфические сообщества часто назывались просто-напросто египетскими. По-видимому именно деятельность орфиков вознесла Элевсинские мистерии на известную нам сегодня духовную высоту. А кем был бы без Египта один из самых больших мистиков античности Пифагор?

У Геродота Египет предстает предстает едва ли не родной для эллинов землей. Ну то, что египетских богов он именует эллинскими именами не удивляет совсем — так эллины делают с богами других народов. Но вот, если бы в нашем распоряжении была античная карта Египта, мы бы нашли на ней переведенные на греческий язык обозначения топонимов: Гелиополь, Гераклеополь, Крокодилополь, Гермополь и т. д. Эта ситуация совершенно уникальна и может говорить только об особой близости Египта эллинам.

Рассказывая о Египте, Геродот не раз дает понять о невозможности назвать имя того или иного бога из «благоговейного страха», хотя, казалось бы, что ему, эллину до египетских святынь? По-видимому, понятие мистериальной тайны, если и не было полностью заимствовано эллинами в дельте Нила, то по крайней мере претерпело существенное египетское влияние.

О духовном авторитете Египта в Элладе говорит рассказ Геродота об элейском посольстве: «В царствование этого Псаммиса прибыли в Египет послы элейцев и стали похваляться тем, что устроили Олимпийские игры по самым справедливым и прекрасным законам на свете. Кроме того, по их словам, даже сами египтяне, мудрейший народ на свете, не могли бы придумать ничего лучше [и справедливее]. Итак, когда элейцы прибыли в Египет и изложили царю дело, ради которого приехали, царь этот велел созвать египтян, славных своей великой мудростью. Мудрецы собрались и стали расспрашивать элейцев, какие у тех правила и порядки на олимпийских состязаниях. Элейцы рассказали им все, прибавив в заключение, что прибыли сюда узнать, не могут ли египтяне придумать еще более беспристрастные правила и порядки на состязаниях. А мудрецы, посоветовавшись, спросили, принимают ли участие на состязаниях также элейские граждане. Те ответили, что и они также могут состязаться подобно всем другим эллинам. Египтяне же на это возразили, что такими порядками они совершенно нарушают беспристрастие: ведь как судьи они не могут беспристрастно относиться к борцу из своих граждан и не обижать чужеземцев. Если же они желают проводить состязания действительно по справедливости и ради этого прибыли в Египет, то должны допускать к состязаниям только иноземцев и исключить всех элейцев. Такой ответ дали египтяне элейцам.» Таким образом, критика важнейших эллинских религиозных установлений со стороны египтян вовсе не режет эллину ухо в то время, как персы у Геродота только восхищаются олимпийским обычаем и даже испытывают в связи с ним перед эллинами определенный страх.

Упоминает Геродот и об обратном духовном влиянии. Так, в городе Хеммис в Фиванской области он находит священный участок Персея, на котором устраиваются игры по «эллинскому образцу».

Вообще, общность религиозных процессов не может не бросаться в глаза. В Саисскую эпоху Египет возвращается к, казалось бы, уже забытым идеалам Древнего Царства. Обожествляются многие из его деятелей. Выдвигаются на первый план новые божества: богиня Нейт, Ра, Птах и, конечно, Осирис, которого так высоко оценят эллины. Возвышение религии Диониса сопровождалось и пересмотром всей героической мифологии. Культы героев, происхождение которых возводилось к микенской эпохе, получают официальный статус и защищаются отныне властями полисов. И тут, и там возникают могилы микенских героев, их кости перевозят с места на место. Все это может говорить о скоординированности метаисторических процессов в Иале и на Олимпе.

Как известно, Геродот не был первым эллинским историком. Вовсе не его, а милетянина Гекатея считали в древности «отцом истории». Сочинения Гекатея до нас не дошли, но благодаря Геродоту мы знаем, что тот тоже посещал Египет. Вот, что передает Геродот о посещении милетянином храма Амона (которого эллины называли Зевсом) в Фивах:

«Когда однажды историк Гекатей во время пребывания в Фивах перечислил жрецам свою родословную (его родоначальник, шестнадцатый предок, по его словам, был богом), тогда жрецы фиванского Зевса поступили с ним так же, как и со мной, хотя я и не рассказывал им своей родословной. Они привели меня в огромное святилище [Зевса] и показали ряд колоссальных деревянных статуй. Их было действительно столько, сколько я перечислил выше. Каждый верховный жрец ставил в храме еще при жизни себе статую. Так вот, жрецы перечисляли и показывали мне все статуи друг за другом: всегда сын жреца следовал за отцом. Так они проходили по порядку, начиная от статуи скончавшегося последним жреца, пока не показали все статуи. И вот, когда Гекатей сослался на свою родословную и в шестнадцатом колене возводил ее к богу, они противопоставили ему свои родословные расчеты и оспаривали происхождение человека от бога. Противопоставляли же они свои расчеты вот как. Каждая из этих вот колоссальных статуй, говорили они, это — «пиромис» и сын пиромиса, пока не показали ему одну за другой 345 колоссальных статуй (и всегда пиромис происходил от пиромиса), но не возводили их происхождения ни к богу, ни к герою. «Пиромис» же по-эллински означает «прекрасный и благородный человек».»

Конечно, метаисторическая подоплека уверенности Гекатея в своем происхождении от богов нам понятна. Он жил в VI в до н.э. Если мы отмотаем от этого времени шестнадцать поколений назад, то окажемся в легендарных догомеровских временах, когда на эллинскую землю сходили новые народоводители. Но, вдумаемся, насколько важна была мысль о невозможности «биологического» происхождения человека от бога (представление, надо сказать, все еще чрезвычайно распространенное у эллинов архаической эпохи) во времена, когда эллинская мысль делала первые попытки поиска универсальных начал мира!

По всей ойкумене Геродоту, а, значит, и всем его современникам то и дело мерещатся следы былого египетского величия. Так, колхов, народ, живущий на черноморском побережье современной Грузии, он (вслед за множеством своих единоплеменников) считает потомками египтян, оставшихся жить в этих землях после походов легендарного фараона Сесостриса. Ссылаясь на распространенный у них, как и у египтян, обряд обрезания, он прямо говорит: «Ведь колхи, по-видимому, египтяне: я это понял сам еще прежде, чем услышал от других.»

Следы того же Сесостриса обнаруживаются и не в далекой Колхиде, а совсем рядом, на западе Малой Азии, где греки ко времени Геродота живут уже несколько столетий. «И в Ионии также есть два высеченных на скале рельефных изображения этого царя: одно — на пути из Эфеса в Фокею, а другое — из Сард в Смирну. В том и другом месте это рельефное изображение мужчины-воина в 4½ локтя высотой; в правой руке он держит копье, а в левой лук. Соответственно и остальное вооружение египетское и эфиопское. На груди у него от одного плеча до другого вырезана надпись священными египетскими письменами, гласящая: «Я завоевал эту землю моими плечами».» Остается только догадываться, кто из эллинов, как и когда прочитал хеттскую надпись, а ведь именно хеттам, а не египтянам принадлежит этот хорошо известный и сегодня барельеф. Но античная историография ничего не знала о хеттах, и ей ничего не оставалось, как отнести неизвестный, уже для нее древний памятник на счет завоевавшего пол земли египтянина Сесостриса. Напомню, что хеттский язык был после нескольких неудачных попыток окончательно расшифрован в начале XX века.

Таким образом, для Геродота Египет — это и древний духовный центр, средоточие в прошлом политической и военной мощи, и огромная империя, в своих истоках управлявшаяся богами. Среди этих божественных правителей и значился Осирис. В этом смысле Египет Геродота оказывается сродни Панхее Эвгемера. Оттуда прошел по всей земле походом Зевс, чем снискал себе божественную славу. И Геродот, и Эвгемер приходят вследствие неверного исходного предположения к наивным историческим выводам. Но если Эвгемер в свете эллинистических веяний ставит при этом Зевса в один ряд с Александром Великим и с прочими царственными современниками, то Геродот, напротив, ссылаясь на царствование Осириса в далекой и древней стране, возносит весь эллинский дионисийский процесс, придавая ему универсальное, планетарное значение.

Увы, последний период независимой египетской истории длился недолго. Аполлон продолжал снабжать египетского собрата плотью своего народа. Греческие наемники были неотъемлемой частью египетской армии. Но против Аримана божественный союз оказался бессильным — в 525 г. до н.э. последний фараон Псамметих III был побежден персидским царем Камбисом. Вскоре под ударом Аримана оказывается и сам Аполлон.

Однако он не оставил старшего брата в беде. Он пришел на помощь, сам отбившись от Аримана и карфагенского Унидра. В 459 г. до н.э. перикловские Афины посылают свою эскадру на помощь восставшему против персов Египту. Три года эллины были безраздельными хозяевами дельты Нила. По истечении еще двух лет ценой больших усилий персам удалось восстановить там свое господство.

Новый этап отношений двух демиургов наступает, когда до Египта дотягиваются щупальца македонского Форсуфа. Тогда, по-видимому, светлая диада Египта начинает свой постепенный отрыв от Энрофа. Она с этих пор больше сотворит Аполлону и Афине. Развитие собственно египетской религии останавливается. За то религию эллинизма и имперского Рима трудно представить без египетского влияния, без синкретических божеств вроде Сераписа и Гермеса Трисмегиста. Храмы Исиды археологи находят по всей территории империи. В частности, фундамент такого храма показывают в наши дни на Рейне в немецком городе Майнце.

Одним из ярчайших и чистейших образов египетской мифологии является процедура загробного суда. Из тела покойного бог Анубис извлекал сердце и клал его на одну чашу весов. На другой уже лежало перо богини справедливости Маат. Только в том случае, если перо перевешивало, душа умершего следовала в египетский рай, Иалу. Взвешивание сердца недвусмысленно намекает нам на нравственную оценку человеческой жизни. Только она есть для египтян критерий «качества» посмертия.

Ничего подобного не было в эллинской мифологии изначально, и не пришло в нее с открытием Египта в архаическую эпоху. Многое, что «прощалось» героям Эллады, утяжеляло бы их сердце по отношению к перу Маат. Долгое время нравственные категории оценки человеческой жизни были уделом философов. Безусловно, в быту все знали о том, кто из соседей честен, кто нечист на руку, кому можно доверить тайну, а с кем лучше и вовсе не встречаться на улице. Но только под влиянием иудаизма и нарождающегося христианства нравственность обрела в греко-римском мире связь с мистикой. В этом выразилась недовершенность союза двух небесных братьев — Аполлона и демиурга Египта.