Вилусский поход царя Агамамнуса

Каждому, кто брал в руки «Иллиаду» даже в «кривом» по выражению Пушкина переводе Гнедича и уж тем более «Одиссею» в поэтически куда более выверенном переводе Жуковского, интуитивно ясно, что в лице ее автора встретился с гением. Но каких только сомнений не выражала историческая наука нового времени по поводу этих двух поэм! Говорили и о композиционном несовершенстве «Иллиады», приписывая ее создание не одному, а множеству еще и разделенных во времени авторов, отрицая, таким образом единство замысла. Поэмы рассматривали как исключительно памятники фольклора. Это все увязывалось поразительным образом с вопросом об историчности переданного Гомером и вообще всего античного предания о Троянской войне. Понадобился огромный объем работы, включающий расшифровки как минимум трех древних ранее неизвестных языков, - микенского линейного письма Б, египетских иероглифов и хеттской клинописи, - понадобилась гениальная любительская интуиция Шлимана и последовавшие за ней систематические раскопки Трои, Микен и прочих центров древней ахейской цивилизации, чтобы с уверенностью сказать: поэмы созданы в основном одним автором VIII в. до н.э., вовсе не с целью традиционной в фольклоре импровизации, а именно для исполнения в готовом виде (что не исключает отдельных правок, например специальной комиссией, созданной афинским тираном Писистратом), в «Иллиаде» мы имеем единый по композиции памятник, а устная традиция, на которую, безусловно, опирался Гомер, помнит почти все, только в закодированном под стандартные фольклорные образы виде.

Однако для нас куда более важен вопрос о том, был ли Гомер вестником. И тут мы, разумеется, вправе усомниться. Его страстная натуралистичность, особенно подчеркнутая в батальных сценах грубыми анатомическими подробностями, его боги, полные слишком человеческих страстей, непосредственно участвующие в людских распрях, его люди, едва ли всерьез воспринимающие своих богов, готовые без тени сомнения впрямую соперничать с ними, - все это вроде бы выглядит как, напротив, принижение, приземление светлых образов Зевса, Афины и Аполлона. Олимп Гомера — вовсе не небесная обитель «нечеловеческих иерархий», это скорее мир современной поэту аристократии. Историческая концепция поэта тоже едва ли что-то дает в духовном плане. Зевс дозволяет Афине и Гере разрушить Иллион не раньше, чем те соглашаются с последующим разрушением Микен и Тиринфа — таким образом в Троянской войне нет победителей. Она — безысходный равно и для Ахилла, и для Гектора конец великой крито-микенской эпохи.

Все это, конечно, заставляет думать о Гомере не как о проводнике высших реальностей. Да и та художественная форма, в которой он работал, едва ли оставляет свободу для передачи личного откровения. При этом вполне вероятно, что он добросовестно воспроизвел и, что очень важно, записал уже распространенное в народе духовное знание. Но как художник, как автор он скорее - своеобразный карикатурист в слове. Не случайно в течение всей античности, начиная уже с того же VIII в. до н.э., ему подражали в юмористически-пародийном стиле. Поэт будто бы подсказывает своим читателям: реальный Олимп вовсе не таков, на реальном Олимпе все иначе. Взгляд же на реальный Олимп времен противостояния легендарных Ахилла и Гектора приоткрывает реальная история.

Прежде всего посмотрим, что же представляла из себя в культурно-историческом плане сама Троя. Ядром населения Троады были фракийцы — индоевропейский народ, исконно живший в северо-восточных Балканах. Фракийские племена известны в классическую эпоху. Их южные царства подчиняют себе перед нападением на Элладу персы. С ними, чтобы обезопасить свое царство перед дальним походом, воюет Александр Македонский. Так вот, часть этого народа в конце III тысячелетия до н.э. переходит проливы и основывает неподалеку от морских берегов многочисленные поселения, среди которых со временем возвышается Троя. Надо сказать, что в Троаде живут не только фракийцы. Это подтверждают и лингвистические исследования топонимики, и сам Гомер. Проливы переходят и представители другого, лувийского массива индоевропейских племен. Так, Гомер сообщает об отряде троянских ликийцев (основная масса которых ко времени гибели Трои живет уже на юго-западе Малой Азии) под предводительством Пандара, роковой выстрел которого нарушает достигнутые между троянцами и ахейцами соглашения. Тут же и живущие на юге Троады киликийцы, которые в эллинистическое и римское время обнаруживают себя далеко на востоке полуострова по соседству с Сирией (ср. известный по Новому Завету город Тарс Киликийский). Киликийской принцессой была супруга Гектора Андромаха.

Еще одна интереснейшая черта гомеровской Трои, на которую следует обратить внимание метаисторику: небесным защитником Трои, причем очень страстным и рьяным, является бог Аполлон, которого «Роза Мира» называет богорожденным демиургом греко-римской метакультуры. Парадокс состоит в том, что эллины, у которых почитание Аполлона было возведено на необычайную высоту, считали его пришлым богом. Гомеровские гимны к Аполлону Дельфийскому и Аполлону Делосскому — это просто-напросто описания странствий этого бога по эллинскому миру в поисках пристанища. Больше того, имя Аполлона не встречается в текстах линейного письма Б, то есть в надписях микенской эпохи, в то время, как эти же надписи изобилуют именами других богов — Зевса, Афины и даже Диониса, религию которого долгое время считали обретенной уж во всяком случае после Гомера. Современная наука относит земную родину Аполлона как раз-таки к фракийско-иллирийскому массиву племен. При этом, Аполлона в этих краях стали почитать уже спустя значительное время после миграции на юг ахейских племен. Как мы знаем, в какой-то момент ахейцы потеряли связь с северной частью своего племенного массива и потому до так называемого дорийского нашествия не знали Аполлона.

В этом свете очень интересно сравнение археологии Трои и фракийских поселений. Первый, самый ранний троянский слой практически не отличим от современных ему фракийских поселений. А вот уже во втором, начало которого относится к XVII в. до н.э., Троя предстает законодательницей мод и вкусов фракийского мира: троянские предметы все чаще появляются во фракийских поселениях. Но в то же время, Троя — это не часть ни микенского, ни критского, ни хеттского и никакого другого культурного пространства. Иными словами у Трои, появляется свой неповторимый культурный облик. Вероятнее всего, к этому времени Троя становится центром пребывания и средоточием воли Аполлона. Если продолжать отслеживать археологию, то к XVI в. до н.э. можно заметить сближение материальной культуры Трои с материально культурой микенского мира. Одновременно и в Трое, и в Микенах появляются определенные специфические виды керамики, одновременно в обоих центрах развивается коневодство (вспомним гомеровский эпитет «конеборные» по отношению к троянцам). Как будто бы намечается воля обоих народоводителей, и Аполлона, и Зевса, демиурга крито-микенского мира, к сближению уже в те, давние времена.

Чуть позже за влияние на город Аполлона микенцы борются с хеттами. После занятия ахейцами Крита в середине XV в. до н.э. к ним отходят и все бывшие колонии критян, в числе которых и расположенные в Малой Азии. Одновременное возвышение державы хеттов дает нам дополнительный исторический источник — хеттский архив глиняных табличек. Уже серединой XV — началом XIV в. до н.э. датируется первое хеттское упоминание об «аххиявце» Аттарисии (ср. с именем легендарного отца Агамемнона Атрея, которое по-гречески читалось бы как Атревс). Он предстает новой, пока еще непонятной, но уже по всей видимости базирующейся неподалеку силой, к которой хеттский царь призывает присмотреться одного из своих западных вассалов. Теперь уже можно с большой долей уверенности сказать, что к этому времени относятся первые письменные упоминания о Трое, Иллионе или Вилусе. Практически развеяны все сомнения в том, что под хеттскими топонимами «Аххиява» и «Вилуса» скрываются соответственно микенская Греция и страна на северо-западе Малой Азии, известная нам как Троада со столицей Иллионом.

На рубеже XIV-XIII вв. до н.э. северо-запад Малой Азии постигает серьезное стихийное бедствие. Троя лежит в развалинах. Хеттские документы, говорят об этом времени, что Бог Грозы отдал царю «Аххиявы» хеттские земли, «находившиеся в запустении». При этом называется имя этого самого царя Агамамнус (ср. с героем эллинских преданий Агамемноном). Таким образом, микенцы приходят на помощь разрушенной Трое.

Одеако, через короткое время после того, как микенцы установили над Троадой свой протекторат, хетты вмешиваются во внутренние дела Вилусы, сажая на престол своего ставленника Алаксандуса (на которого, кстати, согласно хеттским документам, народ Вилусы ропщет), и накладывают на Трою вассальные обязательства. Заметив, что «Алаксандус» — явная попытка транслитерации греческого имени «Александр», вспомним знакомого нам по мифологии сына Приама Париса-Александра. Египетские источники о знаменитой битве при Кадеше в 1274 г. до н.э. указывают на наличие в хеттском войске живущего в Троаде племени дарданов. По частично дошедшему до нас вассальному договору Вилуса становилась частью так называемой Арцавы, подчиненного некогда хеттами государства (или союза государств) в западной части малоазийского полуострова, а царь Алаксандус — одним из четырех ее царей. Таким образом, Троада оказывается выведенной из микенской сферы влияния, что вызывает со стороны правителей Аххиявы ответные действия. Во времена троянского царя Алаксандуса, в 1270-х — 1260-х гг. до н.э., микенцы успешно воюют на троянской земле. Заметим, что это была именно война из-за Трои, а не ее разрушение: никаких разрушений Трои в первой половине XIII в. до н.э. археология не фиксирует. Все это показывает, насколько важно было для обоих народоводителей — и ахейского, и троянского — поддерживать связь.

Какие же события привели к вооруженному конфликту между Троей и микенским миром? Если в первой половине XIII столетия до н.э. Аххиява предстает для хеттов мощной силой, по значению равной Египту и Ассирии, то во второй половине того же столетия ситуация меняется. Заморские цари, перед которыми трепетали правители Хаттусаса, исчезают из хроник. Микенский мир испытывает нашествие с севера, о котором мы уже упоминали ранее. Следы его находят в виде примитивной ручного (не на гончарном кругу) изготовления керамики от Беотии до Крита, в том числе и в Трое. Хотя наиболее мощные цитадели быстро отстраиваются, основы жизни в дворцовых центрах оказываются основательно поколебленными. В южную Италию, на Кипр и юг Малой Азии отправляются одна за одной волны ахейских переселенцев. Микены перестают быть законодателем стиля. Возникает так называемая позднемикенская керамика. Интересно, что в Трое этой керамики не находят. Поразительным образом, Троя, восстановленная (очевидно, при поддержке Микен) после землетрясения на рубеже XIV-XIII в.в., разрушается почти одновременно с появлением позднемикенской керамики.

Этому сопутствует сообщение хеттских источников о кратковременном присутствии царя Аххиявы в «стране реки Сеха», к югу от Троады. Между тем, эллинская традиция фиксирует это уже как эпизод, предшествующий самой Троянской войне: ахейцы плывут в Трою сначала не зная туда пути и прибывают в русло реки Каика, откуда побежденные возвращаются обратно и лишь затем собирают большой поход, описанный Гомером.

Наконец, ахейцы под именем «аккавайша» фиксируются все в той же второй половине XIII в. до н.э. на стелле египетского фараона Меренптаха. В союзе с ливийцами, соседями Египта, они неожиданно нападают на дельту Нила в числе так называемых народов моря. Впрочем, египетское войско под предводительством фараона без особого труда отражает набег. Из перечисления потерь противника на стелле ясно, что ахейцы составляют ядро пришлого контингента.

Каким образом соотнести эти три практически одновременно происходящих события: кризис в микенском мире, разрушение Трои и появление ахейцев на южном берегу Средиземного моря? Подсказку дает античная традиция: в ней, как уже говорилось, победители Трои вовсе не выглядят триумфаторами. Одиссей скитается по морям много лет, Агамемнон предательски убит супругой Клитемнестрой, но интереснее всех судьбы второго Атрида Менелая. Особенно показательна версия Геродота, который со ссылкой на разговоры с египетскими жрецами передает, что, убедившись после разрушения Трои в отсутствии там Елены, Менелай отделяется от остальных ахейцев и направляется в Египет, куда, против воли заброшенный бурей, попал Парис-Александр с Еленой и захваченными в Спарте сокровищами. В Египте Менелаю выдают его супругу и сокровища, он живет там какое-то время, но затем между ним и фараоном происходит ссора, в результате которой он вынужден удалиться в Ливию. Есть сведения об ахейских набегах на Египет и в «лживых рассказах» Одиссея. Таким образом, разрушение Трои, политические неурядицы на родине (отраженные в смерти Агамемнона от рук жены) и поход в Египет можно понимать как звенья одной цепи.

Очевидно, властители Микен пытались направить охвативший массы населения после нашествия северян миграционный порыв в русло поддержания пошатнувшейся государственности. Так, вероятно, и возникает идея похода на Трою, сулившего с одной стороны контроль над важнейшими торговыми путями, а с другой, навевавшего воспоминания о мощи ахейского мира в начале столетия, неразрывно связанной с победой над хеттами из-за Трои. Иными словами, Трою, это средоточие воли Аполлона, ахейцы разрушать не должны были. Гибель Трои — суть преломление демиургической воли сквозь все еще мощный эгрегор гибнущей крито-микенской системы. Скоординированность действий огромного числа совершенно разных сил в ахейском мире, небывалая до тех пор масштабность похода, пусть и перед лицом наступающей гибели, - вот причина, по которой этот сюжет стал столь популярен в эпоху независимых, борющихся за первенство полисов. Кроме того, вполне можно предположить, что песни, сочиненные во славу царя Агамамнуса, победителя хеттов в войне из-за Трои в первой половине XIII в до н.э., воодушевляли участников этого последнего микенского похода. Вполне еще могли быть живы свидетели былого успеха ахейцев. Так эти два похода, объединенные лишь местом назначения, оказались смешаны в народной памяти.

По моему мнению, для демиургической воля было важно использовать возникший в ахейском мире миграционный порыв для создания плацдармов колонизации по всей будущей ойкумене. Это шло вразрез с волей микенских владык, и потому достигнутый под Троей ценой колоссального напряжения сил результат оказывается неустойчивым: ахейцы не закрепляются на завоеванных территориях, а продолжают поиск лучшей жизни вдали от родной земли. При этом молодой демиург едва ли был еще в состоянии контролировать деятельность сверхнарода на столь огромных просторах. Ахейцы устремляются в Египет, правда, терпят в дельте Нила поражение. Ахейский эгрегор развеян. Имя этого народа остается только в легендах, хотя человеческий материал скорее всего не пропадает бесследно. Античные и византийские источники сообщают нам о белокожих обитателях Сахары гарамантах. Они до конца так и не покорились римлянам, и до арабского завоевания контролировали транссахарскую торговлю. Очень вероятно, что они - потомки той «ливийской» волны народов моря. Правда, никакими прямыми указаниями на это мы не располагаем.

Вторая попытка демиурга закрепиться на востоке уже в начале XII в. до н.э. оказывается немного более успешной. Следующая волна переселенцев (на этот раз именно переселенцев; они везут с собой семьи) с Балкан подходит к Египту со стороны Палестины, по пути сокрушив и империю хеттов, и Угарит, захлестнув Кипр, и наводит на страну фараона небывалый ужас. Впрочем, египтянам и на этот раз удается отбиться, но переселенцы обретают новую родину на восточном берегу Средиземного моря. Библия знает их как филистимлян. Они пишут микенским линейным письмом Б и быстро воспроизводят на новом месте культуру позднемикенской керамики. На этой земле их следы прослеживаются до похода Александра Македонского. Проблема здесь оказывается в другом: колонизационный потенциал ахейского мира был исчерпан, и вторая волна народов моря имела в своем составе жителей его окраин, в основном эпиротов, и народы Троады, лишь поверхностно вовлеченные в ахейскую культуру. К тому же, на длинном пути сквозь густонаселенные территории переселенцы едва ли могли сохранить этническую чистоту. Потому связь с Балканами прерывается, филистимлян берет под свою опеку ханаанский брат Аполлона.

Трудно представить себе, насколько духовно обогатилось бы эллинство если бы в конце II тысячелетия до н.э. юг Палестины превратился бы в форпост греческого мира на Востоке, хотя бы таким, каким стал Кипр. Если бы на стадионе в Олимпии пусть не сразу, но хотя бы к VII-VI вв. до н.э., выступали бы вместе с афинянами и лакедемонянами атлеты из Газы и Аскалона, как бы это обогатило учение орфиков, а вместе с ним возносимый ими культ Диониса, Элевсинские мистерии, афинскую театральную сцену! Геродот, имея возможность путешествовать по Египту благодаря обилию там соотечественников, передал современникам содержание своих бесед с египетскими жрецами. Но как благодарны были бы ему и современники, и последующие поколения если бы он мог таким же образом беседовать со строителями Второго Храма и передать пусть туманное для эллинов, но все-таки живое откровение Единого. Можно только гадать, какими новыми красками засияла бы вся сократическая философия, имей она представление о завете, заключенном между Богом и далеким восточным народом, о строгом иудейском законе, имеющем своим источником не коллективную волю собравшихся на Пниксе, а Небеса, и, тем не менее, исполняемую массой народа. Вероятно иначе строили бы отношения с эллинским миром и персы, имея у себя в глубоком тылу очаг западной культуры. Да и эллины пришли бы на Восток более подготовленными и, возможно, смогли бы избежать массы ошибок, например, грубой эллинизации Палестины времен Антиоха Эпифана.

Непростая судьба ждала и другие племена, сопровождавшие микенцев и троянцев в восточном походе. Крупнейшие из них — это «шакалуша», племена, родом с островов Ионического моря и юга Италии, это непонятного происхождения племя «шардана» и малоазийцы по имени «турша». Интересно проследить дальнейшую их судьбу, после понесенного от египтян поражения. Шакалуша обнаруживаются на Сицилии под именем сикелов, известных всем без исключения античным авторам как автохтонное, догреческое, доримское и дофиникийское население острова. Шардана оседают на Сардинии, где находят статуэтки воинов, аналогичные египетским изображениям этого племени. Наконец, турша или тиррены, они же этруски оставляют следы очень высокоразвитой, но все же не столь глубокой, как эллинская и в некотором смысле вторичной по отношению к ней, культуры в центре итальянского полуострова. Так демиург готовит себе плацдарм для освоения запада Средиземноморья.

Двадцатая песнь «Иллиады» рисует нам битву богов, в которой с одной стороны, поддерживая ахейцев, выступают Посейдон, Афина («с очами лазурными»!), Гера, Гермес и Гефест, а с другой, поддерживая жителей Иллиона, - Аполлон, Арес, Артемида, Латона и бог реки, текущей по троянской равнине, Ксанф. Афина и Аполлон.... Можно ли их, предназначенных друг другу волей, что выше небес, представить в противоборстве? Скорее всего, так отразилась память о другом событии. В то время, как на земле шла жестокая сеча, там, в небе над Троей, Аполлон и Афина впервые встретились лицом к лицу. И посмотрев друг другу в глаза, они без слов поняли: для их творческого единения время еще не пришло.

А настало оно — это видно по многим признакам — лишь через долгих пять столетий, как раз ко времени Гомера, когда пришедший в Элладу Аполлон набрал силу, и Эллада расцвела. В самом начале мы не признали в Гомере вестника. Это, впрочем, не означает, что он делал темное дело — совсем даже наоборот. Его понимание любви, товарищества, полисной гражданственности, понимание необходимости общеэллинского единства, призывы к миролюбию (пусть и на фоне поэтического упоения сценами убийства на поле боя), как раз свидетельствуют о боговдохновеннсти его творчества. Очень может быть, что дар горнего видения был отнят у него силами тьмы до рождения, и в итоге осталась одна только гениальность художника.

Возможно, что Гомера в чем-то можно уподобить пророку Мухаммеду. Согласно «Розе Мира» последний отнюдь не должен был создавать новую религию, а лишь удержать арабский мир в орбите христианства. Но его необыкновенный поэтический дар привел к появлению ислама. Как известно, «Гомер и Гесиод создали богов». Но, быть может и они не должны были их создавать? А еще, быть может, уже им — не только великим реформаторам и творцам поздней архаики и классики — не хватило силы свежего восточного ветра, несущего зарождавшиеся на востоке представления о бестелесном универсальном Божестве. Быть может, этот ветер смог бы облегчить слишком тяжелый, слишком скульптурный мрамор греков еще на его словесной стадии, на стадии гомеровских поэм.