В конце
II в н.э. в огромной империи римлян жил
грек по имени Павсаний. После себя он
оставил дошедший до нас практически
полностью труд под названием «Описание Эллады», по стилю во многом напоминающий
современные туристические путеводители:
описания ландшафтов и достопримечательностей
перемежаются у него с рассказами о
местных легендах, историческими
экскурсами и подробностями современной
автору жизни. Все это упорядочено,
разумеется, по географии. Книги «Описания
Эллады» названы по названиям ее, Эллады,
областей. Среди них столь известные и
в наши дни топонимы, как Аттика, Лаконика,
Арголида, Ахея. Всем им отведено по одной
книге.
Две книги отведены куда
менее известной области под названием
Элида. Почему? Потому что именно там
находился священный участок Зевса,
Альтис, на котором проводились знаменитые
Олимпийские игры. В Альтисе среди
множества статуй богов и чемпионов
стоял и такой, увы не сохранившийся до
наших дней, памятник: женщина увенчивала
на нем мужчину венком. Женщину звали
Экехейрией — этим древним уже для
классической эпохи словом называли
олимпийское перемирие. Мужчина же —
Ифит, древний, полулегендарный царь
Элиды, впервые договором со Спартой и
соседней Писой утвердивший эту самую
экехейрию, одну из величайших ценностей
эллинского мира, непосредственно
сязанную с Олимпией.
«Много чудесного можно
увидеть в Элладе, о многом удивительном
здесь можно услышать, но ни над чем в
большей мере нет божьего покровительства,
как над Элевсинскими таинствами и над
Олимпийскими состязаниями,» — вот как пишет о великих
Играх Павсаний. Если над метаисторическим
смыслом Элевсинских мистерий мы уже
успели поразмыслить, то попытаться
раскрыть метаисторию, надстоявшую над
началом Олимпийских игр, нам еще
предстоит. Для этого нам снова надлежит
погрузиться в глубину истории, в
Крито-микенский мир.
Как уже неоднократно сообщалось, по-видимому, первоначальный
демиургический план, осуществляемый в
отношении ГРМ, духами известными нам
из мифологии под именами Зевса и
Персефоны, состоял в том, что она должна
развиваться за счет связей с ближневосточными
метакультурами, а именно с Вавилоном
и, в еще большей степени, с Египтом. Это
должно было способствовать распространению
монотеистических идей, которым надлежало
так же зародиться на Ближнем Востоке.
Ведомая Критом передовая часть огромного
массива племен, составившего впоследствии
эллинство, создает главным образом в
Пелопоннесе значительную цивилизацию
с городами, управляемыми монархами.
Краху этого плана способствовали в
локальном смысле — очень ранний
распад диады (более подробно
это событие рассмотрено нами в статье
об Элевсинских мистериях), в глобальном
же смысле — неудача реформ Эхнатона в
Египте в XIV в до н.э., повлекшая за собой
полный пересмотр всего планетарного
провиденциального плана (см. статью ГРМ и ось мировой истории).
Тем не менее, еще весь
XIV в. до н.э. и большую часть XIII в. ГРМ по
инерции развивается по старому плану.
В XV в. кристское государство гибнет под
ударом стихии. Остров занимают армии
пелопоннесских монархий. Те же
пелопоннесцы, очевидно, наследуют все
торговые связи критян, вследствие чего
они начинают стремительно богатеть.
По-видимому, в этот момент в массиве
племен возникает существенный перекос.
Вместе с материальными благами
пелопоннесцы должны были бы нести на
север и свет эхнатоновой благой вести,
способствуя духовному росту всего
массива. Но за отсутствием этой самой
вести стало происходить нечто другое.
Археологи отмечают, что в XIII в до н.э.
все без исключения ахейские города
усиливают свои фортификации. В довершение
этого, строится так называемая
Киклопическая стена, перекрывающая
Истм, тонкий перешеек, соединяющий
Пелопоннес с большой землей. Это очевидное
свидетельство возрастающей вражды
между севером и югом. Поведшие себя
столь неблаговидным образом пелопоннеские
монархии лишаются поддержки демиурга,
который переориентируется с опоры на
ближневосточных братьев к внутренним
ресурсам собственной метакультуры.
В конце XIII в. до н.э.
восточное Средиземноморье захлестывает
миграционная волна с севера. Под ударами
мигрантов гибнет империя хеттов.
Египетские источники говорят о нашествии
«народов моря». Эллинская традиция
помнит об этом как о «возвращении
Гераклидов», которое было интерпретировано
современными историками как нашествие
северных, дорийских племен. Торговый
обмен с Востоком прекращается на
несколько столетий. За то в этот период
возрастает количество находок
центральноевропейского происхождения.
Эту эпоху называют иногда темными
веками, иногда эпохой роста сплоченности
этноса. Это время как разрушения, так и
созидания.
Усилия сил Света
направлены прежде всего на максимально
возможное просветление деятельности
пришельцев. Судя по итогам, хотя бы от
части эту задачу решить удалось.
Во-первых, уровень техники, прослеживаемый
прежде всего по гончарному делу, в
течение темных веков не падает. Падает
художественный уровень росписей керамики
- реалистические сюжеты Микенской эпохи
сменяются простыми, так называемыми,
протогеометрическими орнаментами, - но
классическая Эллада в будущем с лихвой
восполнит это временное отступление.
Религиозные и экономические центры в
основном сохранены. Все наиболее
известные святилища будущей Эллады в
том или ином виде существовали и в
Микенскую эпоху. Города хоть и понесли
большой хозяйственный урон, но продолжили
существование приблизительно в тех же
границах.
Чего не удалось — это
выковать монолитную этно-политическую
общность эллинов. Разная степень влияния
пришлого населения в разных полисах в
политическом смысле воздвигла между
ними непреодолимую преграду. Какое-то
время на месте будущей Эллады шла война
всех против всех. Однако, на фоне этой
войны племена учились и учитывать
интересы друг друга, и координировать
внешнеполитическую активность.
Удивительным примером этого является
ранняя колонизация Эгейского побережья
Малой Азии, начавшаяся с конца XI в. до
н.э. и длившаяся весь X в. Эолийцы (второе
крупное племя, пришедшее на юг вместе
в дорийцами), ионийцы и дорийцы четко
поделили между собой сферы влияния и
вывели колонии. Никаких споров и военных
столкновений на этой почве отмечено не
было.
Впрочем, уже в микенскую
эпоху ахейцы активно колонизировали
противоположный берег Эгеиды. Поэтому
об этом ионийско-жолийско-дорийском
переселени можно говорить скорее как
о возобновлении присутствия этноса в
Малой Азии. Это первый серьезный шаг по
новому демиургическому плану Аполлона
и Афины при ближайшей поддержке
предыдущего народоводителя Зевса.
На Балканах вооруженные
конфликты не прекращались никогда.
Широко известное нам противостояние
Афин и Спарты в классическую эпоху имело
своим истоком темные века: Аттика хоть
и понесла большой урон от северных
племен, но они были оттуда выбиты, и там
не осели, в то время, как в Лаконике
пришельцы фактически поработили местное
население.
Прежде, чем продолжить
изложение, замечу, что такой «жесткий»
сценарий дорийского нашествия оспаривается
многими историками. Дело в том, что между
разрушениями ахейских центров и
появлением первой протогеометрической
керамики есть необъяснимый пока зазор
в 100-150 лет. Оставляя за скобками проблемы
датировки, отмечу, что многие ученые на
этом основании склонны предполагать,
что дорийцы вовсе не виновны в разрушении
пелопоннесских городов, что те погибли
в силу каких-либо других причин, а затем
уже на пустующие пепелища пришли племена
с севера. Однако, напряженности, возникшей
между севером и югом не оспаривает
никто. Едва ли такое разночтение в
интерпретации способно повлиять на
наше метаисторическое рассмотрение.
Теперь обратимся к
эллинской традиции. Согласно ей дорийское
нашествие имеет все же характер военного
похода. После того как Геракл был забран
богами на Олимп, его сыновья подверглись
гонениям со стороны правителя Микен и
Тиринфа Эврисфея, который, как известно,
стал царем вместо Геракла лишь благодаря
козням Геры. Он, как самый могущественный
правитель, издает указ о том, чтобы ни
один город не принимал у себя сыновей
Геракла. Те живут в городе Трахине далеко
на севере. Тем не менее, тамошний царь,
боясь микенской агрессии, изгоняет их.
Долго скитаясь, Гераклиды обретают кров
в Афинах. Возмужав, они задумывают
отомстить Эврисфею, но мешает им одно
обстоятельство: Аполлон дал им прорицание
о том, что их поход на юг должен возглавить
некто трехглазый. И вот, однажды, они
встречают на дороге человека,
путешествующего на одноглазом муле.
Они сразу же понимают, что это тот, кто
им нужен. Этим человеком оказывается
Оксил, представитель знатного рода из
Этолии, западнобалканской области,
отделенной от Пелопоннеса проливом.
Поскольку его предки некогда вынуждены
были покинуть Элиду, Оксил охотно
соглашается быть предводителем юношей.
Он советует им не идти пешим строем
через Истм, а переправиться в Пелопоннес
на кораблях через пролив. Совет нельзя
не назвать разумным: мы ведь знаем, что
Истм перекрывала Киклопическая стена.
Поступив так, как
рекомендовал им Оксил, Гераклиды
совершают удачный поход: Эврисфей
низложен и убит. Оксил же на правах
предводителя похода берет в свое
правление землю своих предков,
северо-западную часть Пелопоннеса,
Элиду. При этом он отнимает знаменитое
святилище Зевса у города Писы и
присоединяет его к Элиде. Всю свою страну
он объявляет священной. В отнятом у
соседей святилище он возобновляет
справлявшиеся ранее многими правителями
игры. Впрочем, историки не соглашаются
здесь с традицией. Возведение игр к
микенской эпохе — плод позднейшего
мифотворчества.
Видимо здесь, в Олимпии,
имя бога Зевса впервые связывается с
горой Олимп. Едва ли отделившиеся стеной
от своих северных собратьев микенцы
могли бы отождествлять имя своего бога
с их святыней. Именно здесь Зевс становится
полноправным царем богов. Центр затомиса
Олимпа с Крита перенесен на гору Олимп:
это впервые было явлено по всей видимости
именно в святилище Зевса в Элиде. Здесь
легенда переходит в историю. Здесь
сверхнародом совершается следущий
восходящий шаг по новому провиденциальному
пути.
Немеркнущую по сей день
славу Олимпии принес Ифит. Хотя по
легенде он являлся потомком Оксила в
четвертом колене, его имя можно поставить
в один ряд с именами Гомера, спартанского
реформатора Ликурга, поэта Ариона. Они
уже в большей степени принадлежат
истории, нежели легенде, хотя и достоверными
доказательствами их существования мы
все еще не имеем.
Как это всегда бывает
в случае крупных прорывов, при ближайшем
рассмотрении оказывается, что человек,
совершивший прорыв, не сделал ничего
принципиально нового. Он лишь умело
скомбинировал уже ранее существовавшие
обычаи. То же самое было и в случае Ифита.
Так, обычай спортивных игр существовал
по-видимому задолго до него. Обычай
экехейрии, перемирия на время межплеменных
переговоров, - тоже, вероятно, очень
древняя традиция. Не исключено, что на
подобных сходах решались вопросы
малоазийской колонизации. Но вот
соединение одного и второго стало
рождением новой олимпийской экехейрии,
Экехейрии с большой буквы, а с нею и
нового всеэллинского единства.
Деятельность Ифита
относят к началу IX в до н.э. Как известно,
первые письменно зафиксированные
Олимпийские игры, от которых эллины
вели свое летоисчисление, состоялись
в 776 г. до н.э. Что же происходило в
промежутке между этими событиями? Прежде
всего, Павсаний сообщает о том, что в
храме Геры в Олимпии показывали диск с
текстом первоначального договора об
экехейрии, подписанный именами Ифита,
Ликурга и царя соседней с Олимпией Писы
Клеосфена. Таким образом вначале это
было лишь трехстороннее соглашение. Ни
точного, ни даже приблизительного текста
его мы не знаем, но тот факт, что через
сто лет к нему присоединяются почти все
эллинские полисы, говорит о его
чрезвычайной миротворческой эффективности.
Далее, Ифиту приписывалось
введение в Элиде культа Геракла, в лице
которого, как мы уже отмечали, эллины
почитали великого человекодуха,
оказавшего большое влияние на формирование
их метакультуры. Его отцовство над
мифическими лидерами дорийского похода
в Пелопоннес не случайно. Ифит же,
перенимая культ сына Алкмены, очевидно,
шел на уступки Спарте: ведь ее цари в
возводили свой род именно к этому герою.
Между тем, следует иметь в виду, что
Геракл — исконный враг Элиды. В мифах
есть сведения о нескольких войнах между
Гераклом и мифическим царем Элиды
Авгием.
Теперь самое ценное
сообщение древних источников. Ввиду
важности, процитирую его:
«Вначале
святилище получило известность благодаря
оракулу Олимпийского Зевса; но тем не
менее и после того как оракул перестал
давать ответы слава святилища сохранилась
и умножилась, как мы знаем, вследствие
всенародного празднества и Олимпийских
игр, где наградой за победу был венок,
и которые считались священными и
величайшими играми на свете.»
Таким образом, еще,
по-видимому, до начала регулярных Игр
оракул Зевса в Олимпии прекратил свою
работу. На примере Дельф мы хорошо знаем,
что оракул — это средство координации
политики не объединенных в единое
государственное образование полисов.
Сознательный отказ элейцев от столь
важной функции говорит о многом.
По-видимому, в этом отразилось важнейшее
метаисторическое событие: демиургическое
руководство метакультурой окончательно
перешло от Зевса к Аполлону. Зевс же
стал богом-миротворцем: в Олимпии, где
было запрещено молиться о победе эллинов
над эллинами, хранились тексты договоров
между полисами.
Вообще экехейрия Ифита
стала первым в Элладе сакрально-правовым
фактором сдерживания военной агрессии
и, как следствие, первой общеэллинской
ценностью, не забытой до самого конца
античного мира. Дельфийская амфиктиония,
запрещавшая, к примеру, стирать с лица
земли города и отрезать поселения во
время войны от источников питьевой
воды, обретет свое влияние лишь тремя
столетиями позже.
Кстати говоря, дельфийский
Аполлон ревностно защищал древние
олимпийские принципы. Павсаний сообщает,
к примеру, о таком случае:
«Говорят,
что после Эвпола афинянин Каллипп,
собираясь выступить в состязании
пентатла, подкупил своих соперников;
это было в 112-ю олимпиаду. Когда элейцы
наложили штраф на Каллиппа и на его
сотоварищей по состязанию, то афиняне
послали Гиперида, чтобы он убедил элейцев
сложить с афинян штраф. Когда элейцы
отказали им в этом снисхождении, афиняне
отнеслись к ним с большим пренебрежением,
заявив, что они не будут платить денег
и не будут являться на Олимпийские
состязания. Но тогда дельфийский бог
им сказал, что он ни о чем не будет давать
им вещаний, пока они не заплатят элейцам
штрафа. Таким образом, им пришлось
заплатить, и на эти деньги были сделаны
другие шесть статуй в честь Зевса, и на
них были написаны стихи элегическим
размером, по поэтическому достоинству
ничуть не выше тех, которые были написаны
относительно наказания Эвпола. Смысл
этих надписей таков. Первая надпись
гласит, что статуи эти поставлены в силу
вещания бога, почтившего тем решение
элейцев по поводу этих пентатлов. Во
второй, а равно и в третьей восхваляются
элейцы за то, что они наложили наказание
на пентатлов. Четвертая хочет сказать,
что состязание в Олимпии — это состязание
в доблести, а не в богатстве. Что касается
пятой и шестой, то одна из них объясняет,
по какой причине поставлены статуи, а
другая напоминает о вещании, пришедшем
к афинянам из Дельф.»
Дельфы обзаведутся
собственными Пифийскими играми,
включавшими и спортивную, и музыкальную
части, к началу VI в до н.э.
Олимпия и ее принципы
еще в архаическую эпоху получают
известность и далеко за пределами
эллинского мира. Геродот сообщает о
том, что египтяне устроили у себя
состязания по эллинскому образцу. Он
же рисует нам знаменитую картину
придворных обсуждений западного похода
персов. Когда один из приближенных царя
Дария узнает, что наградой за победу в
Олимпии является венок, он сразу же
начинает отговаривать Дария от войны
с Элладой: мол, воевать с людьми,
соревнующимися не ради денег, а ради
доблести, бессмысленно. Наконец, Павсаний,
перечисляя наиболее значимые приношения
Олимпийскому Зевсу, говорит о троне
царя этрусков. Впрочем, вопрос об
отнесении мной этрусков к греко-римскому
сверхнароду мной еще окончательно не
решен. В последнее время я больше
склоняюсь к тому, чтобы считать их одной
из ветвей греко-римлян.
Итак, попробуем
подытожить. Что же дали Элладе Олимпийские
игры? Они возвели в культ физическое
совершенство человека не в прикладном,
военном его аспекте, а сделали его
нравственно и эстетически самоценным.
Нравственная сторона имела особую
важность: такие нарушения, как попытки
подкупа судей или соперников на Играх,
карались серьезными штрафами и даже
самые могущественные полисы вынуждены
были их выплачивать. Это имело следствием
общее повышение правовой культуры, как
отдельных граждан, так и в целом
городов-государств. Далее, тот факт, что
имя человека могло быть навеки записано
в олимпийских анналах и воспето поэтами
не в силу его знатного происхождения
или той власти, которую он имел, а в силу
конкретного деяния — победы в Олимпии,
— безусловно давал огромный стимул
частной инициативе в широчайшем ее
проявлении. Теперь победа в Олимпии
прославляла род и родину победителя.
Больше того, прославления оказывалась
достойно деяние абсолютно бескорыстное,
направленное не на собственное обогащение,
а на цели более высокого порядка. Наконец,
важнейший обычай Олимпии — так называемый
панагирис, всенародный сход, где
обсуждались различные проблемы,
обглашались межполисные договоры и
многие внутриполисные установления.
Безусловно, это не могло не способствовать
сплочению эллинской нации. Вообще, можно
представить, что Олимпийские игры стали
со временем важнейшим социально-экономическим
явлением. Там могли встечаться годами
не видевшие друг друга друзья, могли
завязываться деловые и семейные узы.
Когда же эллинский мир простерся от
устья Инда до устья Роны и от Азовского
моря до Индийского океана, Олимпия
сообщала приезжавшим в нее атлетам дух
их исторической родины, который они
увозили с собой в отдаленные уголки
ойкумены.
Венчает же все та, что
венчала в Олимпии и самого Ифита. Все
описанное выше пропадало бы втуне, если
бы на время Игр не бездействовало бы
оружие. Если допустить, что царь Элиды
Ифит действительно когда-то жил на земле
и действительно был отцом Экехейрии,
его нельзя не назвать родомыслом в
истинном розамирическом смысле слова.
Он безусловно исходил во многом из
потребностей современных ему реалий,
но мыслил он едва ли только сегодняшним
днем. Мыслил он, без сомнения в роды и
роды, ибо выражение врожденного эллинам
чувства соперничества он попытался
перенести с полей битв на стадион под
холмом Кроноса. Можно, конечно, и усомниться в успехе предпринятого Ифитом:
ведь после него междоусобицы среди
эллинов не затихали еще в течение семиста
лет. Но от древних нельзя требовать
невозможного. Не только его вина в том,
что в будущем не нашлось в народе равного
ему, который с убедительностью Пейто, мудростью Афины и жесткостью Кронида выступил бы с трибуны Олимпийского
панагириса: «О, эллины! Довольно
братоубийства! Нас ждут великие дела!» Он сделал для общеэллинского мира все, что мог.
Нам же остается лишь
молить Бога о том, чтобы и нашему времени
досталось побольше своих Ифитов и своих
Экехейрий, ну и самим тоже не плошать.
